Следом трусил Жорж, дожидаясь своего часа, чтобы расспросить о ходе работ над новой программой для Sagem.

Виктор посмотрел им вслед и улыбнулся: «Отводят, чтобы я не отвлекался от игры…»

Однако вскоре его сосредоточенное внимание было разбито вдребезги. Одинцов вздрогнул, когда увидел знакомые глаза оливкового цвета, с улыбкой наблюдавшие за ним.

Женевьева стояла около столика, привлекая внимание всех присутствующих.

На ней была красная короткая куртка из добротной ткани от Cacharel, сквозь расстегнутые пуговицы которой был виден элегантный свитер в поперечную полоску. Темная юбка чуть выше колен.

Стройные ноги венчали характерные для этого французского дизайнера темные туфли и черные прозрачные чулки почти до колен с полосой затемнения сверху.

Кудрявые черные волосы, небрежно рассыпанные на плечи Женевьевы, притягивали взгляды.

Виктор откинулся на стуле, потом снова наклонился вперед и, почти не думая, сделал свой ход.

И сразу вышел к Женевьеве.

— Бонсуар, мадам! — сквозь улыбку русского едва заметно проскальзывала тень тревоги. Так бывает у человека, когда он видит нечто, связанное с очень неприятными воспоминаниями своей жизни.

Француженка была «оттуда», из того временного пласта, что тягостно давил на сознание Виктора, едва тот видел откручиваемые памятью картинки пребывания в тюрьме.

— Здравствуй! — с сильным акцентом ответила Женевьева. — Вообще то я мадмуазель.

— Ага… буду знать. Как ты меня нашла? — краем глаза Одинцов видел, что Симона, разговаривая с Евгеньичем и Жоржем, бросает взгляды в его сторону.

— Очень просто. Живу недалеко отсюда, и иногда захожу на недолго взглянуть на матчи местной команды. Я раньше тоже играла за них.

Они помолчали.

Одинцов был уверен, что их мысли в эту минуту были схожими: обещанная «партия» на свободе.

— Ты очень хорошо выглядишь — прервал паузу русский.

— Спасибо. И ты совсем другой, нежели… — Женевьева недоговорила, подбирая нужное слово.

— Нежели у тебя в тюрьме — закончил ее мысль Виктор.

— Да. Именно так — темные оливки глаз в упор смотрели на Одинцова, — ты стал… эээ… «свежим» мужчиной, — наконец подобрала сравнение француженка.

— Ага, понял, — усмехнулся Одинцов, — не таким замученным и нервным, да?

— Верно, — кисть Женевьевы легла на ладонь мужчины, которой он опирался на край свободного стола.

Щеки Симоны вспыхнули.

Виктор вопросительно посмотрел на начальницу тюрьмы.

— Ты удивлен? — глаза француженки чуть сузились. — И я тоже долго удивлялась, как ты забыл о своем обещании.

— Извини, но сейчас мой ход, — ответил Одинцов, и мягко высвободил руку.

— Да, сейчас именно твой ход! — мягкая улыбка тигрицы. — Сегодня (ударение на этом слове), твой ход.

— Что ты имеешь в виду?

«Она внимательно смотрит за нами… И, похоже уже поняла, что эта встреча здесь — не случайна. Конфуз, как говорят французы, одним словом. Пригласил одну, пришли две женщины. Треугольник получается. Как бы…»

Виктор не успел додумать о возможной неприятности, как она материализовалась у него на глазах.

Симона, быстро надев брошенную на выстроенный ряд стульев свою куртку, мило улыбаясь, прощалась с огорченными шефами команды.

— Я имею в виду то, что хотела бы побеседовать с тобою после игры в каком-нибудь уютном месте, — Женевьева краем глаза видела, как рядом с ней ланью проскользнула красивая девушка, но не придала этому никакого значения, — ты, надеюсь не против?

Виктор изменился в лице. Он понял, что Симона слышала фразу Женевьевы.

«Догнать её? Бессмысленно. Такой характер. л, чувствую, немного «влип». А, быть может, и — не немного. Черт! Надо было случиться такому совпадению!»

— В уютном месте? Но после игры я еду с командой ужинать в ресторан Le Komarov, у нас это традиция.

— Ради меня можно эту традицию нарушить. Не так ли? — Женевьева снова положила ладонь на руку Виктора. — К тому же, я свое слово сдержала, а ты пока — нет.

— Какое слово?

— Начет твоего сокамерника Юрия.

— И что ты предлагаешь?

— Я буду тебя ждать, — француженка бросила взгляд на свои маленькие часики, — через три часа в ресторане. Тоже русском, между, прочим. Недалеко отсюда, называется «Балалайка». Так что, до встречи! Хорошо? — уверенно произнесла Женевьева.

— Хорошо, но сейчас извини, мне надо играть, — Одинцов сел за свою партию и с ужасом увидел, что противник сделал неучтенный в его расчетах ход.

Чаще всего это ведет к неприятностям. Виктор поторопился со своим продолжением, когда внезапно увидел рядом с собой француженку.

Он затравленно оглянулся по сторонам.

Все были заняты своими делами, лишь Матильда с явным интересом следила за вазомоторными реакциями русского шахматиста.

Женщины везде одинаково любопытны. Взглянуть на предполагаемую соперницу с тем, чтобы потом фыркнуть про себя: «И что он такого в ней нашел?»

Коллеги по команде встретились взглядами. Матильда молча понимающе улыбалась.

«Взять себя в руки! Черт… черт… черт!! Мать его… какой неожиданный ход… неужели «горю»? Сейчас… сейчас… если перебросить ладью на защиту короля? Да, придется жертвовать качество…а там… лишь Господь Бог разберет, а черт ногу сломит… но у меня хуже… явно хуже… что она хочет? Ресторан… поговорить?… А потом? В постель? Так принято у них… опять у меня перерыв с этим… она так привлекательно выглядит… тонкий запах духов… а ноги… я почему-то раньше в этой тюряге не обращал внимания на ее ноги…красивые какие чулки… как будто специально одела… черт… черт… он видит, что мне не нравится моя позиция… а какая позиция, интересно — ей нравится в сексе…? Вот ё… мысли куда летят…, а Симона ушла, но быть может — просто подышать на улицу? Хотя вряд ли, похоже совсем на сегодня…, а вдруг — навсегда? Черт! Ну и мысли поганые, надо играть, отрабатывать на совесть, а не думать о них, ладно, хожу! Будь что будет!»

И Одинцов решительно передвинул ладью по третьей горизонтали.

Спустя два часа он остановил свои часы, поздравив соперника с победой. Откинулся на стуле назад.

Закрыл глаза. Несколько раз провел рукой по волосам назад, словно пытаясь успокоить гудящий от напряжения мозг.

Проиграл.

Симоны нет. Впереди встреча с француженкой.

Напиться что ли?

— Ты едешь с нами в ресторан? — морщинистая ладонь Евгеньича легла на плечо.

— Нет, сейчас я пойду, поброжу по Парижу, — Виктор поднял глаза на старичка, — как сыграли матч в целом?

— Увы, сегодня минус два очка. 2 с половиной на 4 с половиной, проиграли. Ну, ничего! Пока идем намного лучше, чем в прошлом году! — оптимистично воскликнул Евгеньич.

Потом наклонился к Одинцову и тихо спросил:

— А что за дама сегодня приходила к тебе?

— Почему Вы так решили, что именно ко мне? — игрок чуть насупился.

— Видно невооруженным взглядом, дорогой ты мой, — улыбнулся старик, — и Симона, похоже, из-за нее ушла так рано.

— Это дама из тюрьмы, где я сидел, — прямо ответил Виктор, — она там всем заправляет.

— Ого! — Евгеньич даже откинул голову назад. — Серьезная женщина. Никогда бы не подумал.

— Скажите мне, где находится ресторан «Балалайка»? — спросил шахматист. — Вы были там когда-нибудь?

— Да, приходилось, — ответил Евгеньич, — мы с Михаилом Шемякиным заходили туда пару раз. Это недалеко отсюда, возле метро Cardinal Lemoine, на улице святой Женевьевы.

Виктор от неожиданности чуть подпрыгнул на стуле:

«Надо же! Где назначила свидание! Очень символично. Ну, ну…посмотрим, святая ты, или нет?…»

— Спасибо, — он поднялся со стула, — мои извинения всем за проигрыш и, в общем, не заслужил я сегодня ужин в ресторане! — пошутил Одинцов.

— Перестань, со всеми бывает, — улыбнулся старик, — удачного тебе вечера!

Ноги, помимо воли Одинцова, несли его по оживленной улице рю Монж. Он шел медленно, разглядывая витрины магазинов, иногда останавливался, слушал французскую речь, пару раз заглянул в книжные магазины. Париж жил предвкушением хорошего окончания дня.