— Игрушки, одежда, придем, и все получишь!

— Ура! Как здорово! — Наташа заглянула отцу в глаза и снова посерьезнела:

— А ты похудел, папочка. В тюрьме плохо кормили тебя?

— Кто тебе сказал, что я был в тюрьме?

— Бабушка. И мама тоже говорила. А мы большой диван купили, знаешь?

— Да, видел.

— А что, теперь мы будем жить все вместе?

— Как все вместе? — не понял Виктор.

— Ну, вместе с дядей Гогой. Это он притащил нам красивый диван и стал жить в нашей квартире.

Виктор почувствовал, как кровь отхлынула от его лица.

— Папочка, ты чего? — пятилетняя дочь снова дернула за рукав. — Ты обиделся, да?

Элеонора Владимировна смотрела куда-то вбок. Подкаблучник бочком засеменил в другую комнату.

— Наташа, попроси бабушку собрать твои вещи, — Одинцов не узнавал своего голоса.

— Да! Бабуля! Где мои платья и ботинки? Мы уходим с папочкой! — девочка забегала по комнатам, выискивая свою одежду.

Дома все обошлось без эксцессов.

Виктор по дороге от Пролетарской до Таганки решил: никаких разборок сегодня. Пусть дочь порадуется в полной мере его возвращению и подаркам.

Наташа радостно вскрикивала, когда отец вынимал одну вещь за другой из своей сумки.

Она мерила обновки, вертелась перед зеркалом, — впервые в жизни в ней проснулась маленькая женщина.

Лиза холодно наблюдала за происходящим.

Виктор несколько раз встречался с нею взглядом. В глазах жены он не видел ничего, кроме равнодушного любопытства: «Узнал уже или еще нет?»

Спать легли порознь.

Одинцов явственно ощущал новое чувство, возникшее к жене за последние несколько часов. Он как-то по особенному ярко представил соседа Гогу, лежащего на его супруге с вожделенным выражением на смугловато-сладком лице.

Виктору казалось, нет, даже не казалось, а он был уверен в этом: новые запахи на кухне и в квартире шли от соседа, с которым он не раз сидел за одним столом, отмечая какой-нибудь праздник Именно его приторный аромат: смесь дешевой туалетной воды с запахом сигаретного дыма он почувствовал, когда переступил порог своего жилья после четырехмесячного отсутствия.

Лиза едва заметно хмыкнула, когда Виктор забрал свою подушку с дивана и бросил ее на узкую кровать в соседней комнате.

«Знает»…

Он лежал, заложив руки за голову, и смотрел в потолок Сон не шел. Было слышно, как беспокойно ворочалась жена на новом диване, по модному разложенному «вперед».

Наташа уснула в детской, едва ее голова коснулась подушки. Слишком много впечатлений за этот длинный день.

Семья Одинцова рушилась.

Он не знал, что холодность Лизы по отношению к нему давно имела своё простое объяснение. Она, задерживаясь на работе дольше обычного, уединялась в комнате отдыха со своим новым шефом.

Женщины не любят неудачников.

А такие, как Лиза, терпеть их не могут.

Даже, если мужчина красив внешне, высок, строен, и нравится другим дамам.

Век декабристских жен давно канул в небытие. Новые времена, новые ценности.

Изуродованная десятилетиями строительства коммунизма психология женщин.

«Чтобы было все, как у людей…»

Любым путем, даже переступая через моральные и нравственные нормы. «Не нае…ешь — не проживешь…, хочешь жить — умей вертеться…»

«Вертеться» Одинцов не научился.

Вертлявый Гога, приземистый брюнет с бегающими глазками и слащавой улыбкой, обошел его на этом нелегком вираже жизни.

Виктор встретит его на следующий день на лестнице, поднимающегося вверх с пустым мусорным ведром.

Никаких свидетелей, все по-мужски.

Ведро вместе с Гогой с грохотом покатится с четвертого этажа на третий.

— За что? За что? — по-заячьи закричит сосед, когда Одинцов молча ударит по ненавистной харе.

Участковый, вызванный испуганными жильцами, доставит Виктора в районное отделение милиции.

Оперативный дежурный, улыбчивый капитан лет тридцати, задав с десяток вопросов, засмеется и бросит недописанный протокол в корзину:

— Неужели сидел во французской тюрьме? Вот дает! Первый раз вижу драчливого шахматиста! Ну а насчет того, что рогами боднул соседа — уважаю! Молодец, так и надо! За это я на твоем месте еще хуже бы измордовал!

Вернувшись домой, Одинцов впервые за шесть лет супружеской жизни увидел в глазах жены откровенный страх.

— Хочешь разводиться со мной? — спросила она вечером на кухне, когда Одинцов молча доедал приготовленный ею плов.

— А мы уже фактически развелись, — холодно сказал он, — ты не смогла подождать всего четыре месяца.

— На свою мать намекаешь? — со злостью в голосе проговорила Лиза. Мать Одинцова по полгода и больше ожидала возвращения с рейса мужа, штурмана дальнего плавания.

Ждала честно, не обращая внимания на заигрывания мужчин.

Она была красивой женщиной. И Виктор получился точной её копией. «Если сын похож на мать — счастливым будет» — народная примета не сбывалась пока у Одинцова.

— А ты знаешь, мне ничуть не жаль, что так получилось, — внезапно для себя спокойно проговорил Виктор.

Лизины брови дрогнули.

— Даже так?

— Именно. Я как будто чувствовал там, за границей, в этой тюрьме, что ты забываешь меня с кем-то. Но не думал, что этот слащавый пентюх окажется им.

— Может, ты там себе француженку приглядел, а? — с вызовом бросила жена. — За четыре месяца-то можно столько успеть!

Одинцов молча поднялся из-за стола и пошел в комнату.

Завтра его ждало новое испытание.

Он должен был сдать документы на визу в посольство Франции…

Очередь двигалась мучительно медленно.

Двое полицейских, одетые в голубые рубашки, стояли перед круглой «вертушкой», которая была вмонтирована в высокую металлическую ограду, и внимательно проверяли документы российских граждан. Почему-то большинство в очереди составляли женщины.

Рядом расположились столики страховых компаний, без их полисов бумаги в посольстве не принимались.

Система по отбору денег у граждан, желающих посетить Западную Европу, была налажена безукоризненно.

Места в этой длинной цепочке россиян продавались: ловкие личности заходили в конец очереди и негромко предлагали за определенную плату оказаться в самом начале.

У вертушки каждые пятнадцать — двадцать минут вспыхивали конфликты.

Люди завистливо косились на обладателей машин с красными номерами, которых впускала внутрь бесшумно открывающаяся металлическая решетка.

Французы, работники посольства.

— Отонде! Отонде! (Подождите!) — восклицал полицейский под напором страждущих заполучить заветную визу.

«Боже мой! Неужели сегодня не попаду внутрь?» — Одинцов взглянул на часы и поморщился.

— Вы здесь не стояли!! — раздался истошный женский вопль. — Отойдите! Виктор вытянул шею и увидел, как двое высоких парней, нагло работая локтями, втискиваются в плотно стоящую массу людей перед самой вертушкой.

Очередь колыхнулась назад.

— Ааааааааа!! — продолжала кричать женщина. — Не пропущу!! Больно!! На глазах у всей толпы завязалась короткая потасовка. Французы в голубых рубашках молча оттеснили людей назад и захлопнули металлическую дверь перед вертушкой.

— Фини! — один из них сложил руки крест-накрест, выразительно посмотрев на несчастных людей.

Очередь заволновалась.

— Как так?? Еще полтора часа должны запускать!

Полицейские, пожав плечами, с улыбкой удалились в темно-красное здание посольства.

— Ну вот, добились!! Из за вас теперь никто не попадет сегодня! Наглецы! — раздалось сразу несколько выкриков из толпы.

Молодчики, криво улыбаясь, полезли назад, протискиваясь сквозь разгоряченную массу тел.

Их пару раз ткнули в спину, но они не посмели ответить ударами, почувствовав настроение толпы.

Она готова была разорвать их на части.

Одинцов тоскливо смотрел на архитектурные выкрутасы строителей здания посольства: крыша его причудливо изгибалась, и в некоторых местах была сделана из плотного стекла.