Вот показались контуры его многоэтажки. Сладкое волнение сдавило грудь, участившийся пульс отзывался в висках в такт шагам: «Скорее бы… скорее бы…»

Одинцов был расстроен.

Интуиция подсказывала ему, что отсутствие жены в аэропорту неслучайно.

Перед самым вылетом он позвонил домой. Телефон не ответил.

«Где же они были? Где?»

Уезжая в аэропорт, он попросил Василия Петровича еще раз связаться с Москвой и сообщить о времени прилета в Москву.

В подъезде лифт не работал.

Виктор чертыхнулся, поправил сумку и потопал пешком на десятый этаж

На лестничной площадке, отдышавшись, через минуту нажал на знакомую кнопку звонка.

Сердце Виктора учащенно билось, он не ожидал от себя такого сильного волнения перед встречей с родными. Видимо, тот факт, что они не встретили в Шереметьево, подействовал удручающе.

— Кто? — знакомый голос заставил Одинцова обрадовано улыбнуться:

— Я это, муж твой.

Пауза.

Потом равнодушное:

— Сейчас.

Жена стояла на пороге, заспанная, с растрепанными волосами, хмуро глядя Виктору в глаза.

Как будто он вышел во двор вынести мусор и забыл ключи от квартиры. Буднично. Гадко-холодно.

— Проходи, — она посторонилась и, зевая, закрыла рот маленькой ладошкой.

— А где Наташа?

— У мамы.

Виктор медленно вошел в свою квартиру. У него было ощущение, что в ней как-то всё изменилось, с кухни долетали незнакомые запахи, мебель была переставлена, куда-то исчезла их супружеская кровать.

Вместо нее в углу большой комнаты стоял диван, покрытый зеленоватым гобеленом.

Виктор снял обувь, поставил дорожную сумку в угол прихожей и вопросительно взглянул на жену:

— Ну что, Лиза, не радуешься моему приезду?

Та нервно передернула маленькими плечами:

— А что мне радоваться? Явился, не запылился! Еще бы с годик там в своей Франции посидел!

Лиза была красива в девичестве.

Пышные русые волосы, тонкие, вьющиеся, она заплетала в длинную косу.

Мужчины часто смотрели вслед, когда она цокала по асфальту на высоких каблучках, затянутая в модные джинсы, которые подчеркивали ее осиную талию.

В больших серых глазах летали чертенята, Лиза любила посмеяться, поострить, немного поиздеваться над собеседником.

Пофлиртовать с мужчинами.

Вздернутый носик придавал лицу особый шарм, и лишь немного тонковатые губы чуть портили впечатление.

Шесть лет назад они поженились.

После того, как почти полтора года Одинцов ухаживал в своем НИИ за молоденькой секретаршей шефа.

Он, перспективный сотрудник института, увлекся Лизой настолько, что забросил работу над кандидатской диссертацией.

Но потом, когда они сыграли свадьбу, взялся за дело и успешно защитился.

Родилась Наташа, и Виктор сразу почувствовал перемену в жене.

Она как-то по-женски странно охладела к нему. Одинцов ничего не понимал, его попытки серьёзно поговорить на эту тему заканчивались раздражительными криками супруги.

Она отдалялась.

Положение усугубилось проблемами на работе Одинцова.

НИИ разорилось и фактически перестало работать.

Зарплату задерживали.

Лиза устроилась секретаршей в другое место, в одну из первых в стране крупных, перспективных фирм.

Все чаще стали повторяться ситуации, когда семья жила на деньги, получаемые женой.

Теща презрительно коротко разговаривала с ним по телефону, требуя позвать к трубке дочку или внучку.

Виктор мучительно искал выход.

Он не бросал свое страстное детское увлечение — шахматы, занимаясь по вечерам теорией два — три часа в день. По выходным он ехал на Гоголевский бульвар, в ЦШК, и бился там с блицтурнирах с профессионалами. Когда стало плохо с финансами, частенько наведывался в парк Сокольники, где играл на деньги с завсегдатаями или заезжими фраерами.

Он каждый раз что-то выигрывал, но этих средств не хватало.

Лиза всегда следила за модой и любила хорошо одеваться. Данный прискорбный факт предстал перед Одинцовым во всей своей удручающей тяжести после того, как они сыграли шикарную свадьбу.

И Виктор решил сыграть ва-банк, уйдя из убогого НИИ на вольные «хлеба» шахматных профессионалов.

— …Но ты же знаешь, что я там не загорал в Ницце! — возразил Одинцов.

— Знаю! А что мне толку от этого знания! Денег от него не прибавилось! — тембр голоса супруги знакомо повышался:

— Какой толк получился от твоей поездки! В тюряге французской отдохнул, а я тут ребенка должна одна тянуть! Ишь ты, разоделся как дэнди! Одинцов попытался объяснить:

— Ну так получилось, понимаешь! Не сдержался я, когда меня кинули организаторы в Торси.

Лиза резко подняла брови:

— Так получилось?? Не сдержался?? Да просто боишься признаться себе в том, что ты — неудачник!

Виктор вздохнул, прошел на кухню и открыл холодильник.

Он затылком чувствовал холодно-брезгливый взгляд жены.

Достав лежащий на полочке пакет молока, он поставил его на кухонный стол и потянулся за стаканом.

Взгляд Виктора упал на незнакомую стеклянную конструкцию.

— Ты что, стала курить? — удивленно спросил «неудачник», повернувшись к Лизе.

Та, быстро подойдя к буфету, выхватила из рук мужа пепельницу.

— Закуришь с такой жизни! — нервно проговорила женщина, и с громким стуком водрузила стекляшку на подоконник.

Они молчали.

Виктор пил молоко, рассеянно поглядывая в окно. Комок подкатил к горлу, и в груди стало чуть больно от накатывающейся обиды.

Смутное подозрение толчком ворохнулось в его сознании, но он поспешил отбросить это невероятное предположение. Мысли Одинцова снова и снова улетали во французское «вчера»…

Он как будто прибыл сюда из другого мира, незнакомого, красиво-пуга-ющего, строгого и заманчивого.

В этот будничный, пыльный, обыденный и скучный.

Но там, в Париже, он на своей «шкуре» убедился в том, что слова о ностальгии по Родине — не пустой звук

Иногда до отчаяния, нестерпимо больно, эта ностальгия стегала его душу.

И вот он — здесь.

Виктор открыл дорожную сумку, вытащил свои вещи и упакованные в разные коробки подарки для родных. Лиза искоса наблюдала за ним.

— Это тебе! — Одинцов протянул жене набор французской косметики.

— Мерси боку! — раздраженно бросила супруга, и, не заглядывая внутрь упаковки, бросила ее на диван.

— А это я Наташеньке привез — спокойно проговорил Виктор, разворачивая большой пакет с игрушками и одеждой для дочки.

— Ну ну.

— Это твоим родителям, — продолжал Одинцов, вытаскивая два флакона туалетной воды.

— А свою мамочку не забыл? — ехидно спросила Лиза.

— Нет, конечно, — невозмутимо продолжал Виктор, вынимая из сумки запечатанный сверток.

«Интересно, пройдется сейчас, как обычно, в адрес своей свекрови, или смолчит?» — подумал он.

Лиза смолчала.

— Алло! — громко проговорил в трубку Одинцов. — Элеонора Владимировна, здравствуйте!

Голос тещи, нараспев произнесший было жеманное:»Я слушаю-ю…», встревожено смолк.

— Алло, — повторил Одинцов, — это я, Виктор!

В трубке помолчали, потом, наконец, послышалось:

— С прибытием, зятек…

Сарказм, смешанный с презрением.

— Спасибо. Позовите, пожалуйста, Наташу к телефону.

— Наташенька легла поспать, она недавно покушала.

— Я заеду за ней через пару часов.

— Не стоит, наверное.

— Она моя дочь, и мне решать, стоит или нет, понятно!? — телефонная мембрана тещиной трубки физически ощутила стальные нотки голоса Одинцова.

Тепло наполненной ванны успокаивало нервы.

Виктор закрыл глаза, и перед ним опять стремительно понеслись картинки последних месяцев. Они падали на сознание брызгами разноцветной мозаики, причудливо переплетаясь между собою черно-белыми кадрами тюремных мгновений, карими вспышками глаз Симоны, мягкими тенями профиля Женевьевы, радостно-ожидающими всполохами надежд-силуэтов лиц Жоржа, Василия Петровича, других новых знакомых… «Что же здесь случилось? Неужели Лиза изменяла мне?» — опять эта мысль вонзилась в мозг, когда Одинцов смывал с себя белую мыльную пену.