Взгляд у Симоны был хотя и вопросительным, но приветливым.
— Да, это была я. Но я вас не видела.
Беверли не ожидала услышать французский акцент и поэтому слегка смутилась. Если бы она не была уверена, что Симона американка, ни за что не заговорила бы с ней.
— Я входила в лифт, — сказала Беверли, досадуя на свою оплошность. Но теперь надо было идти до конца. — Я сижу вон там одна и только что сделала заказ. Если вы не очень возражаете, можно, я пересяду к вам? Не могу есть в одиночестве.
Преодолев первоначальное удивление, Симона радостно сказала:
— Конечно же. — Она широко улыбнулась. — Я тоже не люблю есть одна. До охренения тоскливо, да?
Беверли вздрогнула от выражения Симоны, но постаралась скрыть это. Попрошайкам не до выбора, напомнила она себе.
— Да, скучно, — согласилась Беверли.
Она пошла взять со своего стула синий пиджак. Этот итальянский костюм Питер подарил ей в прошлом месяце на двадцать девятый день рождения.
За обедом девушки выяснили, что летели одним рейсом и что обе они примерно одинаково провели предшествующий вечер. Утомившись от перелета, распаковали чемоданы, искупались и заказали что-то попить. Разница была в том, что Симона заказала чашку горячего шоколада, а Беверли — тоник со льдом, чтобы разбавить водку. Обе проспали завтрак и обе хотели совершить экскурсию.
— Можно нанять машину с шофером, — сказала Беверли.
— Это же ужасно дорого!
Симоне в голову не приходило, что у Беверли могут быть деньги, что она замужем, что у нее дети. Она считала Беверли бедной, одинокой, работающей девушкой, такой, как и она сама.
— Расходы того стоят, если только не захочешь просто побродить по городу, — сказала Беверли.
Как и в случае с домоправительницей Маргарет, Беверли старалась сохранять абсолютно демократические отношения с теми, кому не так повезло, как ей.
— Сомневаюсь, что это будет лучше, но дешевле — точно.
Беверли расстегнула сумку из крокодиловой кожи и достала пачку буклетов, которые взяла у туристического агента в Гарден-Сити.
— Ладно, — весело сказала она, — посмотрим, что здесь можно посмотреть.
После короткой дискуссии они пошли на проспект Реформы и за один песо доехали до Национального музея археологии в парке Чапультепек, где заплатили три песо за вход. В брошюрах музей описывался как памятник древних искусств Мексики. Музей был просторным и прохладным. Он ошеломил своими размерами. Разные реликвии были размещены в галереях, которые смыкались в огромном центральном дворце с водопадом.
Беверли и Симона больше двух часов смотрели на сокровища доколумбийской эпохи. Они ощущали свою незначительность перед лицом фасадов храмов, жертвенников, обсерваторий, цистерн, огромных чучел ягуаров.
Когда девушки вышли из мрака Теотиуакана на яркий мартовский свет, у них было ощущение древней взаимной связи.
— Фантастика! — сказала Симона, подчеркивая французский акцент.
— Правда, — согласилась Беверли.
— Может, в одной из прежних жизней я была красивой могущественной королевой майя, — пропела Симона, когда они шли через огромный двор к ресторану. — Вы видели этот скелет в гробнице? Ну, тот, что с драгоценностями? Ему не меньше трех тысяч лет.
— Вы верите в переселение душ? — спросила Беверли, жалея, что побывала в музее не с Питером.
Ей нужно было поделиться своими ощущениями. Ее поразило, взволновало увиденное. Потом она вспомнила, что давно ничем не делилась с Питером. Беверли думала о прошлом, о времени, когда Питер был другим. Слезы навернулись на глаза, когда ею овладело чувство двойной потери: недавней — Питера и давней — самой себя.
Ресторан музея оказался мексиканским автоматом. Девушки бросили песо в машину и получили кока-колу в бумажных стаканчиках.
В отель вернулись уставшими. Хотели вздремнуть, а потом встретиться в баре в восемь вечера. Беверли сообщила, что в Мексико-Сити неприлично ужинать раньше девяти. Потом она в своей комнате принялась тщательно расчесывать волосы, а в комнате этажом выше Симона втирала крем в лицо. Обе почитали, но ни одна не заснула. Решили, что они друг другу не пара. Симона считала, что Беверли надо похудеть на пару килограммов и подрезать волосы, а Беверли думала, что Симоне надо набрать пару килограммов и меньше краситься.
Но им обеим понравились их сумочки. Симона отметила, что крокодиловая сумочка Беверли привезена, наверное, из Парижа, а Беверли пришла в восторг от сумочки «Гуччи» с бамбуковыми ручками.
На встречу в тускло освещенном баре девушки надели платья с глубоким декольте. На Симоне было ее мерцающее платье-рубашка, а на Беверли — черное платье, которое так понравилось Тони Эллиоту во время злосчастного ужина. Все это было сейчас так далеко от Беверли… Тони Эллиот, замок в Гарден-Сити, даже Питер, особенно Питер. Только мысль о детях сверлила ее сознание, единственная связь с той жизнью, которую покинула всего двадцать четыре часа тому назад. Ее поразило, как быстро она смогла от всего отрешиться. С глаз долой — из сердца вон. Неужели она так бездушна? Или это эмоциональное отдаление присуще всем путешественникам?
В центре зала размещалась эстрада, но сейчас она пустовала. И хотя музыкантов не было, царила веселая, жизнерадостная атмосфера. Жаль, что большинство говорили по-испански, но так могло быть в любом баре большого американского города во время коктейлей.
Беверли и Симона заняли столик у эстрады и заказали два коктейля с текилой. Сделав несколько глотков терпкого напитка, Симона разоткровенничалась насчет трудностей жизни с Робертом Фингерхудом.
— Я знаю, что после возвращения в Нью-Йорк меня могут выселить вместе с моей собакой, — закончила Симона печальное повествование.
Вдохновленная неожиданным доверием, Беверли, в свою очередь, призналась, что она замужем и у нее двое детей. Не впадая в подробности, сказала Симоне, что ее отношения с Питером отнюдь не идиллические.
— В какой-то мере жизнь у нас схожая, — сказала Симона. — Правда?
— В какой-то, — нерешительно ответила Беверли.
Обе молчаливо признали то, о чем не стала говорить Беверли. Они жили в очень разных мирах и вряд ли могли понять настоящие проблемы друг друга. И из-за ложного взаимопонимания им было легко сочувствовать друг другу, утешать неискренними словами, произносимыми самым сердечным тоном.
— Он, наверное, очень скучает без вас, — сказала Беверли о Роберте.
Симона отрицательно покачала головой.
— Я так не думаю. Он скучает со мной. Но у вас другой случай. Вы женаты, у вас дети. Больше зависимости.
— Я хочу любви, — настаивала Беверли, в глубине души сознавая правоту Симоны. — А не юридической зависимости.
После этого разговора им стало лучше, возникло чувство очищения. Они чувствовали себя благородными людьми, думая, что собственные проблемы не столь ужасны, как у собеседницы. В момент, когда хотели заказать по второй порции текилы, у столика возникли мужчины.
Ни Беверли, ни Симона не видели, как они подошли, поэтому вздрогнули от удивления. Их было двое, оба стройные, элегантные, в прекрасно сшитых темных костюмах и рубашках с французскими запонками. Один был повыше, у него были черные волосы и мрачные серо-зеленые глаза. Он заговорил с жутким акцентом:
— Добрый вечер. Меня зовут Эдуардо, а это мой брат Хорхе. Не подумайте о нас плохо, но мы не могли пройти мимо двух таких очаровательных женщин, сидящих в одиночестве.
Беверли хотелось сказать, что они вдвоем, а не в одиночестве, но было понятно, что для латиноамериканцев две женщины вместе — это одиночество. Она много читала об этих мужчинах.
Затем заговорил Хорхе.
— Мой брат хочет сказать, что мы с удовольствием присоединились бы к вам, если позволите.
У него тоже были черные волосы, но глаза темные, веселые, дразнящие. Он выглядел на несколько лет моложе Эдуардо, ему тридцать — тридцать один.
— Можно вас угостить?
Беверли он не понравился, показался ей слишком высокомерным, слишком самоуверенным. Хотя и говорил вежливо, она сочла его поведение оскорбительным. Беверли посмотрела на Эдуардо, который выглядел гораздо более воспитанным. Эдуардо улыбнулся ей. Вежливая, слегка извиняющаяся улыбка. И Беверли улыбнулась в ответ. Потом повернулась к Симоне, чтобы решить, как им себя вести, но, к ее удивлению, Симона уже флиртовала с Хорхе. Выражение ее лица ясно показывало, что она собирается делать. Это не вызывало сомнения.
