Следующий показ был в нескольких кварталах от этого зала. Весенние модели, и снова народу немного. «Покупатели весной замерзают. Посещение выставок падает», — записала Лу в блокнот. Несколько образцов было очень милыми. Ведущий объявил: «Они подойдут и для дискотеки, если надеть нижнее белье». Он был одним из партнеров в фирме, и вид у него был удрученный.

— Люди считают, что важна только осень, — рявкнул ведущий, когда Лу подошла попрощаться перед тем, как уехать к Дэвиду.

Они всегда обедали в одном ресторане, но это случалось не часто. В ресторане не было ни окон, ни свежего воздуха. Он был расположен на Тридцать седьмой улице, между Пятой и Шестой авеню, и его облюбовали для обедов служащие и постоянные клиенты из соседних зданий. Этот отрезок улицы был узким и темным, насыщенным запахом пищи и выхлопными газами.

Ресторан располагался на втором этаже, и, чтобы скрыть отсутствие окон, зал был декорирован под ночное время, когда на улице все равно темно. Лу всегда требовалось какое-то время, чтобы глаза привыкли к дымному тусклому свету, темно-красным скатертям. Возникала иллюзия, что ты в каком-то ночном клубе Нью-Орлеана.

Дэвид сидел на обычном месте, в глубине задней комнаты. Увидев ее, он начал медленно подниматься, но Лу жестом остановила его.

— Здесь слишком людно, чтобы быть галантным, дорогой, — сказала она, поцеловав его в лоб. — Я присяду.

Дэвид оставил ей более удобное место у стены.

— Что будешь пить? — спросил он через стол.

— Кампари с содовой.

— Один кампари с содовой, — сказал он официанту. — И один виски со льдом. Великолепно выглядишь, — сказал Дэвид, беря ее за руку. — Хотя уверен, что ты работала, как лошадь.

— Откуда ты знаешь?

— Рот. Он как-то изменяется, когда ты много работаешь. Не могу объяснить, в чем дело, но это так.

— Я содрогаюсь от мысли, как рот будет выглядеть к концу дня. У меня еще три показа. Хорошо, что я ночью выспалась. Угадай, куда я пошла ужинать?

— В «Элен»?

Они оба рассмеялись.

— Как ты догадался? — спросила она. — Я встретила…

Она рассказала о супружеской паре, которую они оба знали, о выставке в Еврейском музее.

— Но через несколько минут я ушла. Это был такой карнавал, что и не вообразить.

Официант принес напитки и дал меню.

— Сначала, — сказал Дэвид, — позволь вручить тебе вот это.

Достав из внутреннего кармана пиджака изящную коробочку «Картье», он положил браслет на стол. Камни таинственно мерцали в призрачном свете ресторана.

— У меня нет слов, — сказала Лу. — Что это? Я имею в виду, какие камни?

— Изумруды, рубины, розовый кварц и жемчуг. Тебе нравится?

Она надела браслет на свою изящную руку, боясь даже подумать, сколько это может стоить.

— Очень красиво, Дэвид. Прекрасно. Спасибо.

Когда она взяла его за руку, на глаза у нее навернулись слезы.

— Эй, — сказал он, — за столом не надо плакать. Это категорически запрещено.

— Это потому, что я ужасно счастлива.

Изумруды переливались в рубины, рубины — в розовый кварц, и только жемчужины выглядели непоколебимыми. Когда Лу смахивала слезинки, перед ее глазами стояло жемчужное ожерелье Коко Шанель, и она постаралась счастливо улыбнуться Дэвиду.

Был конец февраля, самого промозглого месяца в году, и Симона жила с Робертом Фингерхудом уже три недели и четыре дня. Обычно, если спрашивали, какой сегодня день недели, ей нужно было всерьез задуматься, чтобы вспомнить, потому что у нее была отвратительная привычка не запоминать не только дни недели, но даже и месяц. Однажды тихим июньским утром Симона подписала чек январской датой. Мужчина в ее туманном прошлом (тот крохотуля?) сказал, что она не может сориентироваться во времени потому, что не знает, где ее влагалище (да, это был крохотуля). Он также сказал, что именно поэтому у нее и пространственный кретинизм.

— Ты говоришь, что это из-за влагалища? — спросила Симона. Ее не убедил, но заинтересовал ход его мысли.

— Именно.

Он выглядел очень самоуверенным, как будто всю свою жизнь распутывал подобные узлы, так что теперь может давать необычные, но очень уверенные ответы.

— Ты не хочешь знать, где оно.

Последние слова были как-то забавно произнесены.

— А почему?

— Разве не ясно?

— Мне нет.

— Синдром зависти к пенису, глупышка. Если бы ты знала, где твое влагалище, ты должна была бы посмотреть на него, а там немного увидишь.

Она удивлялась, почему он думает, будто у нее нет привычки смотреть на свой лобок минимум пять раз в день, просто чтобы убедиться, что все на своем месте.

— Должна сказать, посмотреть есть на что, — ответила Симона, — если ты психически здоров.

— Спорю, что ты не смогла бы вот сейчас потрогать клитор, если это понадобится, — злобно сказал он.

— Ты ведешь себя гадко, и я не понимаю почему. Что я сделала? Почему ты оскорбляешь меня?

— Потому что ты красивая, рост у тебя сто шестьдесят три сантиметра, а я урод ростом сто десять сантиметров.

— Ты не урод, — искренне сказала она.

— Но рост у меня только сто десять.

Отрицать это не было смысла.

— Пусть и так. Но, когда ты ведешь себя нормально, у тебя прекрасная душа.

— И у меня триппер на большом пальце ноги. Хочешь, я засуну его тебе во влагалище? На всю жизнь отметина. Подумай. И тогда ты никогда не забудешь, какой сегодня день недели и месяц. Может, и в пространстве будешь лучше ориентироваться. А для тебя это большая проблема.

— Спасибо за все, — сказала Симона, удивляясь, как можно получить триппер на пальце ноги. Она не понимала (и никогда не поймет?) многих вещей. — Я предпочитаю не ориентироваться, чем…

Крохотуля, который был системотехником, пронзительно взглянул на нее.

— Ты меня хоть не жалеешь, — сказал он.

— Все время уходит на жалость к себе.

— Мне это нравится.

Симона встретила крохотулю на выставке электротехники в «Колизее» и переспала с ним главным образом для того, чтобы узнать, неужели и член у него соответствует росту. Но, подобно многим мужчинам его конституции, самый важный из всех жизненных органов жил самостоятельной жизнью. Они провели вместе пару недель, и часто, просыпаясь в кровати, она несколько секунд думала, что это ее ребенок. И когда он забивал ей, а делал это со всей доступной ему силой, Симона лежала, откинувшись на подушках, и была счастлива снова очутиться в объятиях мужчины. Вес не имеет никакого значения, когда трахаешься.

Однако после того, как он сказал о большом пальце, она помчалась к гинекологу на обследование. Анализ на гонорею был отрицательным, но, несмотря на это, Симона больше не могла спать с крохотулей. Наверное, он просто пошутил насчет пальца, скажет она себе поздно ночью, лежа на верхней кровати. Он любил развлекаться подобным образом, но Симона не могла вычеркнуть его из памяти. Но стоило вспомнить крохотулю, она представляла, как он, сидя за ресторанным столиком, сует свой больной палец под трусы ничего не подозревающей партнерше, а ослепительно белая скатерть скрывает эту гнусность от всех окружающих.

Но как только Симона переехала к Роберту Фингерхуду, то неожиданно, к собственному удивлению, обнаружила, что ориентируется во времени. Это случилось потому, что она подозревала, что живет с Робертом в одолженном времени и его придется отдавать, оттого что в любой момент он может устать от нее и вежливо попросить освободить помещение. Возможно. А может, ее время с ним было таким восхитительным, что она болезненно хотела ощущать каждое хрупкое мгновение? Три недели и четыре дня. Еще всего лишь три дня, и они смогут отпраздновать первую круглую дату. Целый месяц вместе! У нее было ощущение настоящей молодой невесты, которая просыпается однажды утром и, к огромному удовлетворению, обнаруживает, что наконец-то научилась варить яйца за три минуты.

До того как переехать к Роберту, Симона, которая не проявляла признаков практичности, продемонстрировала атавистическую нормандскую наследственность. Вместо того чтобы избавиться от своей квартиры на Пятьдесят седьмой улице, она сдала ее в субаренду Хелен, другой модели из «Мини-Ферс инкорпорейтид». Хелен была счастлива снять квартиру на условиях Симоны.