— Я — Маршалл…

Она не расслышала фамилии.

— Привет, я — Лу Маррон.

— Я наблюдал за вами. У вас потерянный вид.

— Это какой-то ураган. А вы — художник?

Он рассмеялся, будто она сострила.

— Не хочется вас разочаровывать, но я работаю в «Ферст Нэшнл Сити Бэнк». В отделе личных кредитов.

— Я не расстроилась, — сказала она, удивляясь, почему с ней случаются такие невероятные вещи. — Я только что говорила своим исчезнувшим друзьям, что на сегодня с меня хватит живописи и художников. — Затем она рассказала о своей работе и об интервью со Стивом Омахой. — Я сглупила, что пришла сюда. Честно говоря, я бы предпочла место потише, типа автобусного вокзала.

— Не хотите пойти к Труду Хеллеру?

— Я не прочь.

Это же надо такому случиться. Отдел личных кредитов! Может, он пошутил? Ладно, хоть для него главное — это то, что она белая, в койке, может, он и не плох. Кто в таких делах может сказать заранее? Здесь все — загадка. Некоторые мужчины великолепно треплются о постели, а когда оказываются в ней, то обнаруживаешь, что это тряпка, дерьмо, слабак. Они не знают, что делать, а если знают, то им нечем это сделать. У него большие ноги. Это обнадеживает. И когда такси ехало по Пятой авеню, Лу думала о том, как выглядит в постели Питер Нортроп, этот мерзавец. Этот AC-DC. Может, сзади, может, спереди? Неплохо и то, и другое. Ее это привлекало… что?.. з-з-з-з… может, лучше поехать домой, намазать лицо кремом и лечь спать… з-з-з-з… может быть.

— Добрый вечер, — сказал швейцар у Труда Хеллера. — Столик на двоих?

— Пожалуйста, — с огромным достоинством сказал Маршалл в самой разнузданной дискотеке Нью-Йорка. Танцоры дискотеки, две девушки и парень, располагались на приподнятой сцене за оркестром. На девушках были темно-красные синтетические мини-юбки, на парне — полосатая рубашка и очень тесные белые брюки, все они дергались и тряслись в исступлении с пустыми лицами, тела извивались в такт оглушительной гипнотической музыке, а яркие лучи полосовали по аудитории, по дергающимся парочкам. В зале царила атмосфера гипноза, атмосфера инопланетных миров после вселенского взрыва, который можно увидеть сквозь розово-лиловые очки.

Лу обрадовалась, что пришла с негром, даже если он работал в «Ферст Нэшнл Сити Бэнк». Это было в струе моды, и она взбодрилась. Соседи в Филадельфии заметно почернели за последние десять лет, поэтому ее родители переехали поближе к центру, на Спрус стрит, которая до сих пор оставалась почти белой. Она помнила детство, проведенное на Катрин стрит, теперь уже заполненной черными жителями. Недавно Лу взяла такси и попросила медленно объехать места своего детства, надеясь повстречаться со вчерашним днем. На старом крыльце (когда-то она там стояла) сидела негритянка и играла мячиком. Меня зовут Анна, мужа зовут Адам, мы из Алабамы, торгуем яблоками. У нас дочь Бетси и…

«Эти чудные старые дома, — ностальгически протянул белый шофер. — Их продали за бесценок».

— Что будете пить? — спросил Маршалл.

— Двойной виски, пожалуйста.

— Два двойных виски, — сказал он официанту.

— Нет смысла в таких местах заказывать одинарный, — объяснила Лу. — Официанты так заняты, что потом их не дождешься.

Она не встречала негров, которые не пьют виски. Англичане за виски в тропиках продали бы душу черту, но негры должны пить виски и носить ванильные костюмы. Все стремятся к тому, чем они не владеют, включая и ее самое. Пробужденная в семнадцать лет, Лу была слишком глупа, чтобы знать, что делать, слишком запугана, чтобы рассказать родителям, и вот ничего не оставалось, только родить ребенка и надеяться, что запуганный школьник женится на ней. А теперь сидит и притворяется шикарной, изощренной, преуспевающей нью-йоркской женщиной. На взгляд провинциальной девчонки так оно и было, но что это значило в ее собственных глазах? Один экзистенциальный писатель сказал: «Мы — то, что мы сделали». Но как быть, если ты сделала невозможное, а чувствуешь себя семнадцатилетней девчонкой? Тут ничего не попишешь.

— Хотите потанцевать? — спросил Маршалл.

— Конечно.

Он был неплохим танцором, но не чувствовал души танца, просто хорошо двигался. Наверно, он был самым бесталанным негром в Нью-Йорке. Нет чувства ритма. Она мечтала о том, чтобы очутиться здесь с Дэвидом. Что он сейчас делает? Может, спит? У них с женой раздельные спальни, и он как-то сказал ей, что читает по ночам, когда не может заснуть. Они жили в Вест Энд в старомодном доме с толстыми стенами и тайными лабиринтами в квартирах. Этот район жутко пугал Лу. Улицы слишком длинные. Тони Эллиот говорил ей, что именно поэтому Вест Энд так угнетает людей: улицы вдвое длиннее, чем в Ист Сайде, на них лежал отпечаток уныния, страха, что никогда не дойдешь до конца квартала…

«Верхний Вест Сайд, — сказал Тони Эллиот, — это картины экспрессионистов 1914 года».

После еще двух двойных виски и еще более безуспешных танцев Лу предложила уйти.

— Я засыпаю, — сказала он.

— Я тоже.

— Я дам вам ночной колпак.

— Принимаю.

Он обнял ее, когда они ехали в такси, и она высчитывала, сколько времени пройдет от этого момента до занятий любовью. Наверное, не много. Лу нервничала, она всегда нервничала вначале, зато никогда позже. В этом смысле была похожа на актрису, которая трясется перед выходом на сцену, но в момент появления перед публикой все становится на свои места. Именно предвидение заставляло ее нервничать. Трусики у Лу уже отсырели. Когда он прикоснулся к ним, то понял, что она готова, готова и возбуждена, пылает желанием идти дальше и прийти к цели.

У Лу почти не бывало проблем с оргазмом, и она не понимала, почему это волнует столь многих женщин. Если мужчина не делал того, что ей нравилось, она прямо говорила о своих желаниях. Наверное, большинство женщин слишком стыдливы и робки, чтобы обнажить тайные сексуальные помыслы. Вот идиотки! В конце концов, зачем ложиться с мужчиной, если в самом главном будешь обманывать саму себя. Еще одна вещь удивляла ее в позиции некоторых женщин: маниакальные переживания из-за размеров пениса. Если только мужчина не крошечный (слава Богу, такого она встретила только однажды), любой член подойдет, главное — знать, что с ним делать. Всегда можно найти необходимую позу, способ добиться своего. Лу считала, что большинство женщин слишком романтичны в этом вопросе и не подходят к нему практически. Они стыдятся признаться в своих запросах, слишком уступают во всем, как и она когда-то.

Теперь Лу никогда не будет сексуальной рабыней, никогда не позволит себе стать так эротически зависимой от мужчины, что это разрушит ее жизнь, нет, больше этого не будет. Именно поэтому она разработала технику достижения оргазма. Это ее техника, а мужчина был лишь необходимым инструментом, и потому любой нормально оснащенный мужчина годился для дела. Красивые тела. Дряблые тела. Широкие плечи. Узкие плечи. Ей было наплевать на такие детали. Ее собственное удовольствие — это главное, и чихать она хотела на эстетику.

— Поиграй со мной, — сказала она Маршаллу, когда они очутились в спальне Лу, на стене которой висела репродукция картины Клее. Все женские оргазмы начинаются с клитора. И она ржала над чушью, которую несли так называемые эксперты о разнообразии влагалищ. Клитор — спусковой крючок женского оргазма, и Лу было все равно, ласкал ли его мужчина пальцами или языком. Хорошо и то, и другое, лишь бы достаточно долго. К несчастью, этот период был разным у разных людей, даже разным у одного человека в разных обстоятельствах, но Лу редко нужно было больше десяти минут для полного возбуждения, для страстного желания, чтобы мужчина вошел в нее.

— Тебе нравится? — спросил Маршалл, темная кожа которого мерцала в тускло освещенной спальне.

— Да, очень. Не останавливайся.

Он по крайней мере хоть сразу нашел клитор. Некоторые до смешного невежественны, трут, где попало, пока она нежной, но твердой рукой не направит их пальцы (или языки) туда, куда следует. Там — обычно говорила Лу при этом. Маршаллу указания не понадобились, как, к своей радости, обнаружила она и почувствовала, что он жаждет доставить ей удовольствие. Он, вероятно, хотел вдохнуть жизнь в запылившуюся легенду о великом черном жеребце, она и рассчитывала на это.