– Вот видите, нет причин для беспокойства, – Радченко улыбнулся через силу. Он чувствовал, что тревога за судьбу ребенка передалась и ему. – Просто медицинское обследование.

– Мы думали, ты сможешь помочь, – процедил Стив. – Мы не слишком богатые люди. Но готовы потратить деньги, что скопили на старость. Лишь бы усыновить мальчика. Он любит нас. А мы любим его. Помоги…

– Хорошо, – кивнул Радченко. – Постараюсь что-нибудь придумать.

Он подумал, что ехать в Калугу следует прямо сейчас. Ранним утром он будет в городе, а в первой половине дня, если повезет, закруглит все дела. И вернется назад.

Квартира отставного майора милиции Владимир Шаталова пропахла табачным дымом. Хозяин по случаю прихода Девяткина надел форменную милицейскую рубашку, вытащил из металлического шкафа, где хранил охотничье ружье, бутылку коньяка трехлетней выдержки. По дороге сюда Девяткин купил кое-какой закуски, прихватил бутылку породистого «Мартеля». И теперь сидел в старом неудобном кресле, ощущая мягким местом выпирающие наружу пружины.

– Поначалу я решил, что похищение Майси раскрутим быстро, – сказал Девяткин. – Свидетели составили композиционный портрет одного из похитителей, которого хорошо рассмотрели. А затем узнали его на фотографиях в одном из альбомов, который я им давал посмотреть. По всему выходило, что это некий Сотников он же Сотник. Опасный тип. Но на этот раз оба свидетеля ошиблись. Сотников отбывает срок в колонии строгого режима под Владимиром. Мы направили запрос в ГУИН и Министерство юстиции. И получили ответы. Ошибка исключена – Сотников мотает срок. И сидеть ему еще три года. Свидетели ошиблись, потому что внешность у него такая… Ну, похож на одного иностранного актера.

– Бывает, – кивнул хозяин дома.

– Потом бесследно пропал один из трех свидетелей, бывший милиционер. Сел в машину и укатил в неизвестном направлении. Объявили в розыск. Но результатов никаких. Тогда начальник следственного управлении и говорит: «Если у нас нет ничего, может, Шаталов что-нибудь посоветует».

– Последние десять лет службы в милиции, до самого ухода на пенсию, я занимался только экстрасенсами. Да, о них вспоминают, когда у следствия нет ни доказательной базы, ни свидетелей. Ни хрена нет, – дядя Вова расстелил на столе скатерть. – А из московской мэрии или, бери выше, администрации президента звонят большие начальники. Почему дело, о котором все газеты пишут, до сих пор не раскрыто? Таки дела… Когда похитили американку?

– Третья неделя пошла. Главное – бандиты не проявились. Не выдвинули никаких требований.

Шаталов посмотрел на свет рюмку, нежно подышал на нее и протер салфеткой.

– Третьею неделю? Это долго. Значит, бабу уже убили.

– Не думаю, – ответил Девяткин. – Действовали профессионалы. Пустили нас по ложному следу, выиграли время. Сами спокойно замели следы и скрылись. Не для того они пошли на делюгу, чтобы замочить иностранку.

– Есть несколько экстрасенсов, которые сейчас сотрудничают с милицией на постоянной основе. Ну, до того, как у меня начались неприятности с сердцем, я работал с некой Антониной Беловой. Собственно, я и притащил ее в милицию. Скажу так: она сегодня – лучшая.

– Серьезно?

– Была еще одна ясновидящая с потрясающими способностями. Полуслепая неграмотная старуха. Жила в деревне, где меньше десятка домов. В прошлом году ее убила молния. Осталась Белова. Мы вышли на нее случайно. Бывший муж Антонины устраивал ей что-то вроде концертов в клубах. Она там угадывала числа, которые на бумажках пишут зрители в зале. Искала потерянные вещи и всякое такое. Номера вроде тех, что в цирке фокусники показывают. Так совпало по времени, что про Белову пронюхали на центральном телевидении. Хотели сделать про нее большую передачу для первого канала. Уже отсняли кое-что, фрагменты концертов, интервью, еще кое-какой материал.

– Телевидение – это к неприятностям, – поморщился Девяткин. – По себе знаю.

– Вот и я про то, – дядя Вова вытащил из серванта посуду. – Если бы передача вышла в эфир, в течение одного вечера Белова стала известна на всю страну. И, разумеется, фантастически разбогатела. К ней на прием записывались бы на год вперед. Люди последнее с себя продали бы, чтобы узнать, где их потерявшиеся дети. Но мы сумели остановить все это. Лично я ездил в Останкино. Я не мог сказать этим господам с телевидения: не делайте передачу. Если ее покажут, Белова будет навсегда потеряна для милиции. Человек, которого знает полстраны, к нашей работе непригоден. Но я не мог сказать этого напрямик. Впрочем, меня бы не послушали.

– И чего ты придумал?

– Я сказал, что к Беловой есть серьезные претензии по милицейской линии, – Шаталов протер салфеткой ножи и вилки. – Она воровка и мошенница. Возбуждено уголовное дело, дамочка скоро предстанет перед судом. А потом отправится в места не столь отдаленные. В санаторий, на казенные харчи. Я выложил на стол уголовное дело, которое по моей просьбе сварганили ребята из оперативно-розыскного отдела. Все это не совсем законно, ну, фабриковать документы и всякое такое… Но какое кому дело до бюрократических формальностей, когда речь идет о серьезных вещах.

– И что в итоге?

– Мне нужна была эта Белова. И я ее получил. В Останкино полистали так называемое уголовное дело. Сквозь зубы поблагодарили меня за ценную информацию и за помощь. Да… Ты бы видел кислые морды у телевизионных начальников. Передачу, сделанную наполовину, положили на полку. Вопрос был закрыт навсегда.

Джейн разбудил странный звук, кажется, мыши скреблись в стену. Это Королева Виктория, вернувшись из кочегарки, доедала ужин. Сидя за столом, она выскребала ложкой содержимое закопченного котелка. Покончив с кашей, вытащили из-за пазухи складной нож, отрезала кусок хлеба и намазала его горчицей.

– Чего валяешься? – Виктория заметила, что Джейн не спит. – Иди сюда.

Джейн поднялась, сполоснула лицо у рукомойника и села к столу. Аппетита не было, но хотелось переброситься словом с живым человеком. Она нацедила в кружку воды из чайника, от хлеба и каши, пахнувшей подгорелым маслом, отказалась.

– Чего нос воротишь? – нахмурилась Виктория и сама себе ответила. – Да, понимаю. На воле ты к разным деликатесам привыкла. Тебе колбасы свежей дай. Или икры. Это ты сожрешь. А простую пищу на дух не переносишь. Так?

– Мне нездоровится, – ответила Джейн. – И почему вы со мной разговариваете в таком тоне? Как с врагом?

– А кто ты и есть, поганка проклятая? Что б у тебя глаза лопнули.

Королева Виктория высунула язык в нездоровом белом налете, слизала горчицу с лезвия ножа. Минуту она неотрывно смотрела на Джейн. В прищуренных глазах пылали огоньки ненависти.

– Люди мне рассказали, почему ты тут оказалась. Что ж… Значит, есть божий суд. Значит, бог все видит. Ни одно злодеяние не ускользнет от его ока. Он, – Виктория подняла палец к потолку, – схватил тебя за жопу. Крепко схватил. И теперь уж не отпустит.

Джейн жалела, что встала.

– Что произошло?

– Ты все знаешь, гадина, без моих рассказов. Это ты заставила моего сына украсть деньги из банка. Ты его уговорила. Мол, поживем красиво. Как люди живут. А он, дурак, послушал. Это тебя он водил по кабакам. Тебе покупал бриллианты. Тебя на море в Крым возил. На солнце жопу греть. Из-за тебя его инвалидом сделали. А старуху мать засунули в бойлерную. Подыхать от чесотки и гнить заживо. Вот чего ты, сука, наделала. Вот чего сотворила, проститутка дешевая.

Джейн опешила, едва не открыв от удивления рот, она смотрела на Викторию, стараясь понять, что случилось. То ли соседка перегрелась у топки, то ли ее накачали водкой, то ли дело обстоит гораздо хуже.

– Я никогда не видела вашего сына, – Джейн старалась сохранять спокойствие, но голос дрогнул. – Даже на фотографии не видела. Икру я не ем. А в Крыму ни разу не была. Успокойтесь, вам надо…

– Заткнись, мерзавка, – огоньки в глазах Виктории погасли. Зрачки сделались белыми от ярости, она пристукнула кулаком по столу так, что подпрыгнул тяжелый чайник. – Змея подколодная. И ты еще смеешь… Ты, тварь, довела меня до самого края. До этой помойной ямы. Моего сына в инвалидное кресло посадила. Кусок заразы – вот ты кто.