— Я только посмотрю.

— Ой, ко мне идет Колючка, — отвечает на это прабабушка.

Она называла Еленку «Колючкой». Но все же была довольна, что правнучка так о ней заботится.

— Девочка, — говорит она и, чтобы ее не тронули, незаметно тянет на себя перину, — не надо сегодня, лучше завтра.

— Сегодня в последний раз, серьезно, — обещает Еленка, и лицо у нее такое правдивое. Эти доктора здорово умеют обманывать. — Завтра я не стану тебя больше беспокоить. Мама, мажь йодом, — добавляет она тихо.

— Еленка, осторожней! У меня ведь толстая кожа. Девочка, потихоньку!

И тут врачиха вонзает иглу с неумолимой внезапностью… к счастью, бабушка этого не видит. Нелла, которая светит Еленке, каждый раз отводит глаза.

Еленка не сдавалась. Приходилось будить прабабушку утром, перед уходом Елены в амбулаторию; она забегала к старухе со своим грозным шприцем на минутку в полдень, и даже вечером не давала ей покою. Прабабушка не могла спастись от укола, даже если спала.

Старушка была слаба, как муха, не могла донести ложку до рта, нужно было ее кормить, нужно было поить через стеклянную трубку. Питье продолжалось часами. После каждого глотка больная отдыхала, чтобы перевести дух. Внутри у нее что-то клокотало, хрипело, как в испорченном органе. Если бы можно было немножко подышать за нее, чтобы она тем временем отдохнула! Боже, какой это был труд — жить! Долго ли это тянется? Восемь дней? Только? Нелла была готова поклясться, что целый месяц.

Каждый раз утром, когда Нелла будила больную для инъекции, она просто боялась подойти к постели. Старуха с виду спала очень крепко. По ночам она беспокоилась, ей поминутно было что-нибудь нужно, а сейчас — как бездыханная. Чужой заострившийся нос, провалившийся рот, седые волоски на подбородке, белые волосы — она лежала желтая, как будто у нее в головах мигала уже свечка. Нелла касается холодной восковой руки — рука неподвижна. Нелла обращается к ней, Нелла зовет… никакого движения, тело погружено в безмолвие небытия. И вдруг Нелла замечает, что больная смотрит. Молча смотрит огромными, как у совы, глазами. Как будто глядит прямо в душу… Нелла каждый раз пугается. Что там увидела бабушка? Искреннее желание облегчить муки, да. Это, конечно, так. Желание помочь, насколько хватает сил. Но не смотрят ли эти совиные глаза еще глубже? Во мрак, на самое дно души? Там светится, как неугасимая лампада, огонек надежды, что придет конец, что однажды все-таки — господи! — придет конец этим напрасным, бессмысленным мучениям больной и сиделки.

Прабабка слаба, как муха, прабабка тяжела, как камень. Как будто поднимаешь мертвое тело. Но это мертвое тело стонало при каждом прикосновении, оно было исколото, покрыто пролежнями, болело, и Нелла боялась уронить его. Она возилась со старухой одна — Станиславу и Елене нужно было ходить на работу, а Барборка к бабке ни за что даже не притронется. Да и прабабушка не потерпела бы ее около себя! Бара сбросила ее с постели… Разве ты ничего не знаешь, что же ты ни о чем не заботишься?.. Из-за нее прабабушка и больна, прабабушка ведь отроду никогда не болела.

Сколько лет уже слушает Нелла эти глупости? Долго ли еще будет слушать? Гамзу, красивого, здорового, умного, любимого Гамзу, замучили нацисты. До последней минуты он страдал в одиночестве, Нелла даже пальцем не могла двинуть для него. Не могла послужить ему перед смертью. А здесь кому-то, кто даже и не живет уже, кто только существует, она сто раз в день прикрывает неподвижную руку, чтобы не дуло… откуда могло бы дуть? Стоит весна, жарко, небо пышет зноем, можно упасть в обморок от этой духоты.

Но Нелла не падала и была наготове днем и ночью, как в молодости, когда у нее плакали дети в колыбели. С тех пор прошла целая жизнь. И один из этих беспомощных младенцев, к которому она вставала по ночам, теперь решает и распоряжается. К врачу устремляются души отчаявшихся, он имеет власть над ними, несет ответственность. Еленка прибегала домой, окрыленная своим долгом врача, указывала, что и как сделать, и снова спешила к другим. Она заботилась не только о своей семье. Ей было вверено множество других судеб. (И еще, наверно, она встречалась со своим любовником.) Нелла не высовывала носа из дому и, стиснув зубы, задерживая дыхание от отвращения, переносила капризы больной и зловоние в ее комнате.

Бедняжка прабабушка впадала в детство, и Нелла беспрестанно на нее стирала. Это было бедствие! Ваты нет, марли нет, клеенки нет, мыла нет, ничего нет — война.

— Не берите у меня мыльного порошка. Он для моего белья, — упрямо сказала Барборка и взяла его у Неллы из рук.

Нелла пошла повесить белье на террасу. Было ветрено.

— Барборка, скажите, пожалуйста, куда вы дели прищепки?

— Они там, где всегда, — отрезала Барборка. — Кто ищет, тот найдет.

— Не задерживайте меня, уже десять, бабушке надо дать дигиланид.

— Ну и возни с этой бабкой! Что хотите делайте, все равно старуху не спасете.

— Барборка, ведь вы так хорошо к ней отнеслись, когда немцы выгнали ее из Крчи.

— Что было, то прошло, — проворчала Барборка и повернулась к Нелле спиной. — Может, с бабкой в «козу» играть заставите? Дожидайтесь!

Еленка осматривала прабабушку каждый раз с напряженным вниманием. Но так долго, как сегодня, она еще не выслушивала больную. Трудно удержать старуху в сидячем положении, как этого требует Еленка, чтобы можно было простукать. Боже, какая тяжесть! Неподвижная старуха, как великан, а Нелла рядом с ней — пичужка. Честное слово, бессонница и недоедание человеку сил не придают! Счастье, что сегодня в полдень дома был Станя и помогал матери. Нелле стало дурно, и она чуть не уронила бабушку. Что делает эта Еленка? Слушает, слушает, не может наслушаться. Как долго! Не слышны ли хрипы и в правом легком? Ведь Еленка считала это возможным, она не раз говорила об этом матери. Наверно, бабушке стало хуже. Воспаление перешло, видно, и на другое легкое, как с самого начала опасалась Еленка.

Наконец Еленка подняла разрумянившееся лицо и растрепанные кудри от широкой спины старухи.

— Можешь одеть бабушку, мама, — говорит она тихо, но победоносно. — Воспаление пошло на убыль.

— Серьезно?! — воскликнул Станислав и просиял.

— Прекрасно рассасывается. Вот как хорошо, что мы не сдались. Я не хочу очень обнадеживать, но думаю, что самое худшее уже позади. Конечно, воспаление рассасываться будет долго.

Прабабушка после основательного обследования всегда принимала корамин. У Неллы так затряслись руки, что пипетка, при помощи которой она отсчитывала капли, звякнула о стекло.

— А сейчас, — повысила Еленка голос, чтобы он достиг слуха глухой, — прабабушка получит чашечку очень крепкого кофе. Натурального, мама!

Нелла, ничего не сказав, встала, как машина, и пошла исполнять распоряжение дочери.

Полкило кофе она хранила под замком, как драгоценность. В двойной упаковке и в жестянке, чтобы не выдохся аромат. Чтобы и зернышка не пропало даром. Нелла спрятала кофе к тому времени, когда Гамза вернется из концентрационного лагеря.

И вот Нелла наливает кофе, благоухающие пары поднимаются от драгоценного напитка, точно заколдованные арабским волшебником, в них является живой, веселый Гамза, глаза у него сверкают, он курит сигарету над чашкой великолепного мокко перед помолодевшей Неллой в прекрасный весенний вечер, на террасе, полной цветов, именно там, где теперь сушатся прабабушкины простыни.

— Вы бы лучше сами выпили кофе, — заворчала Барборка, — Вы просто засыпаете на ходу. На кого вы похожи? Но ваша врачиха этого не замечает. Ей до этого нет дела!

— До чего бы она дошла, если бы должна была заботиться еще и о здоровых, — заметила Нелла с кривой усмешкой. — Хватит с нас и больных.

Она готова была расплакаться. Даже Барборка перечит, хоть бы она помолчала, хоть бы не подливала масла в огонь! Нелла, ослабевшая от недосыпания, стала чувствительна к упрекам.

Она сполоснула ложку, вытерла тряпочкой блестящий поднос и поставила на него чашку благоухающего кофе. В кухню забежал Митя.