Козинов поглядел в несколько заявлений. Они были почти одинаковы: лучше долбить камень, чем копать здешнюю глину, на песке зарабатывают впятеро больше, чем на ней…

С пачкой заявлений он выехал на линию, на тот особо глинистый участок, откуда и был самый настойчивый поток жалоб.

— Что тут у вас? Почему так рассердились на глину? — спросил Козинов.

— А ты попробуй ее! — Рабочие начали совать ему лопаты и ломы.

Попробовал. Да, глина была трудная, лопатой не копалась, ломом не дробилась. Козинов попросил Гусева отрядить на глину бурильщиков. Плохо поддавалась она и бурению.

Козинов поработал на всех грунтах участка всеми инструментами, какие применялись там: лопатой, ломом, кайлом, буром — и вернулся на Луговую с новой классификацией грунтов.

Большая группа рабочих потребовала упорядоченья заработной платы. Управление дороги и профсоюзные организации создали согласительную комиссию. Елкин был главным представителем от администрации, Козинов — от профсоюза.

На совместном заседании первое слово дали Козинову. Он встал, весь до конца напружинился, как парус, надутый сильным ветром, и произнес целую речь:

— На нас, рабочих-активистов, вешают все, что способна выдумать самая злая фантазия: мы — и лентяи, и рвачи, и дезорганизаторы строительства, и забастовщики. Меня из рабочего, профсоюзного председателя переименовали в предателя. Но это сплошная ложь, клевета. Мы требуем только справедливости, только правильной зарплаты. Больше — ничего. — Он развернул записную книжку. — Теперь у нас бреют всех одной бритвой — и получается чертовщина: вот землекопы на глине вырабатывают по два рубля в день, а на песке — девять и больше; одинаковые по силам бригады разнятся в заработке, как земля от неба. Пот и усталь у всех равны, а из кассы одни гребут лопатой, другие же еле оправдывают свой хлеб. На такой справедливости далеко не ускачешь, Турксиб не построишь. Чтобы не было вот таких анекдотов — кому два рубля, а кому десять за одинаковый пот, — мы требуем разделить грунт по новой сетке и каждому разряду дать законную расценку. Кто стоит за старые, привезенные из средней России расценки, тот либо недруг строительству, либо рабочий для него — скотина.

Елкин внимательно следил за Козиновым, отмечал прежние черты — прямоту, рассудительность, отмечал и новые — нервность, торопливость, худобу лица и беспокойство глаз.

Козинов умолк. Начались споры о разрядах грунта. Елкин попросил у Козинова листочек и под гул споров изучал расчеты. Было видно, что работал знаток, и работал добросовестно. Разряды охватывали все грунты, встречавшиеся по Чокпару.

Первое заседание комиссии закончилось ничем, инженерно хозяйственная часть отказалась принять деление грунтов, предложенное Козиновым, нашла его любительским, не научным. Особенно настроило против классификации грунтов то, что Козинов приравнивал глину к граниту, это показалось смешным.

При выходе с заседания Елкин отвел Козинова в сторону и спросил:

— Как это вы, уважаемый товарищ, проштрафились с глиной?

— Ничего не проштрафился, глина местами хуже гранита. Здесь она особая, лежалая, жирная. Ни лопатой ее, ни буром: к лопате липнет, не сбросишь, а бур замаслится в ней — и крутится вхолостую. Спроси у бурильщиков, что лучше — определенно скажут: гранит.

— Может быть, может быть, — согласился Елкин.

На втором заседании специалисты один за другим с цифрами и формулами о сопротивлении горных пород растаптывали классификацию, добытую опытом бурильщиков, узнанную через боль в руках и спинах. Козинов, склонившись над своими расчетами, чувствовал, что теряет ясность рассудка и слова, приготовленные для защиты, и саму охоту защищаться. Наука со всей ее изворотливостью, туман мудреных и неопределенных терминов вязали рабочего, как хитросплетенная сеть отчаянного, но простодушного зверя.

Попросил слова Елкин.

«Ну, этот добьет», — подумали обе стороны.

— Насколько мне известно, — заговорил инженер, кивая то администраторам, то рабочим, — при подобного рода конфликтах обе стороны упорно, в силу какого-то, извините за резкость, глупого принципа, враждуют. Рабочие требуют, администрация не дает. Сегодня, здесь я наблюдал ярчайший пример этого упрямства, прямо-таки спекуляции наукой. Говорят: «Глина, что такое глина, ее бурить не надо, рвать незачем, выбирай лопатой, и все…» А вот Козинов и все бурильщики ставят глину рядом с гранитом и ссылаются на опыт. Тоже наука, мать всех наук! Казалось бы, теоретикам, администраторам не мешало прислушаться к голосу практиков, но они не желают, они блюдут интерес. Чей? Я вернусь к науке. А теперь по поводу интереса. Да, чей? Свой? Нет! Какая польза нам, администрации, если на строительстве будет действовать ошибочная и неподвижная классификация?! Никакой. Интерес рабочих? Нет! Их интерес находится как раз в перемене классификации. Интерес государства, строительства? Тоже нет! Я докажу, что нет. Вот две суммы: одна — стоимость наших выемок при действующей классификации и оплате, другая — стоимость выемок по классификации и оплате, предлагаемой Козиновым и рабочими. Она на миллион с лишком ниже. Нам предлагают мильон экономии, порядок, дисциплину, дружную работу, взамен требуют всего только справедливое распределение заработной платы, и мы не соглашаемся, мы кричим: «Забастовщики, смутьяны, рвачи». Что это? — Елкин понизил голос до шепота. — Мы — забастовщики. Я знаю, меня могут назвать перебежчиком и предателем, но считаю, что вы все должны предать себя, свое упрямство, вредное спецовское самомнение. Смысл рабочих требований — крупная экономия, справедливая оплата, несомненно подъем производительности и дисциплины. Урон один — кое-кому из администраторов и специалистов придется признать, что они ошибались. Эго же не резон! Теперь о науке. Что поделаешь, если, вопреки науке, казахстанскую глину приходится бурить и рвать, если она упрямей гранита. Наука, спасовавшая перед глиной, может спасовать и перед другими грунтами. Я предлагаю принять классификацию Козинова, как более точную и гибкую, но отвлеченно научную, по которой не бурят, а живую, вот чем добытую, вот! — Елкин похлопал себя по хребту и вышел за дверь: он не хотел выслушивать ту нудную канитель, которая все же поднимается любителями поговорить и поспорить вокруг ясных, начисто облупленных вопросов.

После принятия новой шкалы грунтов и новых расценок Козинов мог бы из предов рядового рабочкома быстро подняться до окружных и областных центров, как и постарались сделать некоторые из его товарищей. Его даже тянули вверх, но он отбрыкался. Чутье человека, озабоченного в первую очередь делом, а не собой, которое привело его на Чокпар, подсказало Козинову, что его место среди бурильщиков, подрывников, землекопов. Только в этой родной стихии, около земли, он по-настоящему полезен и незаменим, во всякой же другой может обратиться в «человека из рабочкома», нарисованного Елкиным. Он подхватил этот образ говоруна и сунул в память как предостережение, как пугало для себя. Временами он доставал его из памяти и сличал себя с ним. А иногда внешне шутя, в самом же деле с беспокойством говорил Елкину:

— Ты мне пророчил — будешь «человеком из рабочкома». Похож?

— И эта, как и всякая другая зараза, приходит не сразу, так что можешь доиграться, — снова пророчил Елкин.

Одним из главных и в то же время наименее устроенным звеном на участке был автотранспорт. Дикое первозданное бездорожье, отсутствие хорошо оборудованной ремонтной базы, недостаток горючего постоянно держали часть машин без работы. Кроме того, некоторые шоферы были далеко не теми людьми, каких требовало строительство: плохо следили за машинами, делали ненужные простои, заезды, незаконно перевозили пассажиров, руководились принципом «гони монету».

Елкин решил переброситься с шоферами словечком и пришел к ним в палатку. Они, разутые, полуодетые, пили чай и рассказывали скабрезные анекдоты. Елкин поздоровался и сел на пустующий топчан. Шоферы вопросительно поглядели на него, но он промолчал, и они снова взялись за анекдоты. Лень, пьянство, разврат, охалпелое отношение к людям и делу.