Калинка открыл полость в елкинскую юрту и, не входя, а только просунув голову, спросил:

— Константин Георгиевич, можно? Вы способны разговаривать?

— Да, да, — откликнулся старик. — Я уже на ногах.

— Не задержу, буду краток, — бормотал Калинка, то усаживаясь, то вставая. Я, собственно, пожалуй, для последнего разговора.

— А что такое?

— Вот выслушайте терпеливо. Молодой человек специализируется по мостостроению. Все нормально, нет никаких изъянов?

— Вполне, вполне. Очень почетная специальность.

— Он здоров, энергии в нем… Он хочет быть полезным обществу и едет на Турксиб. Работает под началом старого трезвого инженера. Столкновения, борьба, молодому надламывают крылья, но он продолжает летать.

— Эта наша с вами повесть? Да? Продолжайте!

— Почему два последних моста, одобренные вами и утвержденные главным управлением, вдруг стали не нужны? Я не вижу причин, кроме вашего непременного и злобного желания зарезать их.

Елкин болезненно сморщил худое иссиня-желтое лицо, но кивнул: дальше!

— Вы ведете какую-то подозрительную, нечестную игру, — продолжал Калинка. — Почему вы, опытный, неошибающийся, не отклонили мои проекты сразу, а напротив, уверили меня, сами назначили строителем, запутали. Как это называется?.. Провокацией?! — Калинка повелительно поднял голос: — Потерпите! Я скоро скажу все. По всему строительству, в Москве, в вузе, у профессуры, студентов… сложилось определенное общественное мнение об инженере Калинке. К тому же мосты переплелись с моей личной жизнью. У меня есть невеста, она любит мои мосты, привыкла к ним… А завтра что? Крах! Вы — виновник этого краха, вы ехидно, злобно готовили его все время.

— Довольно! Чепуха! Выдумки! — Елкин подскочил к Калинке и заговорил в упор ему: — Вы, молодой человек, не хотите считаться с изменившимися условиями.

— Никаких перемен не вижу.

— Печально, очень печально. Вместо будущего сентября мы должны закончить постройку к маю. До холодов осталось два-три месяца. С нашим транспортом и рабочей силой мы не сложим мостов. Вы скажете: можно зимой? Нужно строить тепляки. А где лес, топливо, кто нам даст лишние миллионы? Весной за один месяц мы тоже не успеем. Вот вам условия! Месяц назад я приветствовал мосты, сегодня категорически возражаю. Мы принуждены часть работы переложить на кого-то, следовательно, заказать в Югостали железные фермы. Не ехидство, не провокация, а необходимость. Еще раз говорю — боритесь с мостами! — Елкин передохнул и понизил голос: — Я понимаю всю сложность вашего положения, совершенно искренне сочувствую вам, но ни главное управление, никто другой ваших мостов не утвердит. Допустим, я, попреки здравому смыслу, выскажусь за них, и все же мы ничего не добьемся. Я готов кому хотите — вашей невесте, профессуре, товарищам — подтвердить ценность проектов, но… строить вам не придется.

— Стоит захотеть, и мосты будут, — проговорил Калинка, испытующе глядя на Елкина.

— Кому захотеть?

— Вам.

— Нет, к сожалению, нет! Вы по-прежнему убеждены, что я причина всех бед. Когда-нибудь вы поймете, что ваше нежелание считаться с условиями принесло вам горе. Вы не доверяете моим советам, но… Мосты можно спасти… Найдите камень в Огуз Окюрген, и я буду защищать вас!

— Это все равно что выдумать камень. Там его нет. — Калинка протянул Елкину руку. — До свиданья! Можете искать другого мостовика.

— Напрасно… У вас превратные понятия о самостоятельности. Самые свободные из нас подчинены условиям, целесообразности, кредитам, срокам — деспотам куда более неуступчивым, чем люди.

— Что же, по-вашему, я должен делать?

— Понять, что действительность не подчиняется человеческим фантазиям, научиться работать совместно с действительностью, а не наперекор ей и, конечно, остаться здесь. Мы еще недостаточно хорошо обследовали весь путь, и ваше мостостроительство еще может потребоваться.

— Ждать и складывать бычки под скучные фермы?!

— Да, складывать. Лучше нужные бычки, чем ненужные пирамиды. Вы страдаете не новой болезнью — неуважением к живой подлинной жизни. Это не проходит даром. Живую жизнь поставить на колени перед выдуманной обыкновенно не удается. Это предприятие приносит только жертвы и разочарование.

Калинка исчез и пропадал третий день. На звонки Елкина, Козинова, на спросы рабочих, где инженер-мостовик, Дауль отвечал неизменно одно и то же:

— А-а, че-черт его знает!

Исчезновения Калинки для всех были привычны: либо он искал камень, либо исследовал варианты. Но на этот раз оно было несколько необычно: Калинка никого не предупредил, не взял лошадь, не получил продуктов, исчез один без рабочих, инструментов и даже без полевой сумки, своей непременной спутницы. Исчез он тотчас после разговора с Елкиным, где выяснилось, что мосты лопнули. И, учтя все эти обстоятельства, на участке забеспокоились. Широземов прибежал к Даулю.

— Рассказывай, когда ты видел его в последний раз, о чем он говорил и куда собирался?

— А че-черт его знает! Молчал все.

— Не угробил он себя?

— Мо-может, ли-хо-хой парень.

— Проклятая интеллигенция! Валяется где-нибудь в Огуз Окюрген. Мосты, красота, нет жизни без них. Прекраснодушная размазня!

Широземов взял с десяток рабочих, бричку и уехал в Огуз Окюрген. Он был уверен, что Калинка там, либо разыскивает камень, либо валяется в пропасти с простреленной головой.

Молча, внимательно, как ищут грибы, рабочие осматривали щели, провалы, заползали в тесноту пещер. Нашли темное пятно от костра, рядом круг примятой травы и два окурка от папирос «Моссельпром», какими торговал рабочий кооператив. Широземов велел покричать.

— Товарищ Калинка! Эй, где ты?! — ухнули зараз в десять глоток.

— Кто там орет? Иду! — И Калинка потный, замазанный известью и глиной, появился на ближайшем утесе. Он спустился и спросил: — Товарищи, что случилось? Вы меня?

— Довольно, пошли на участок, вперед! — скомандовал Широземов. — Вперед, я приказываю!

— Позвольте, это — арест, хулиганство?

— Когда уезжают, то докладывают — куда и насколько.

— Я ищу камень.

— Не требуется. Мостов не будет.

— Но зачем столько народу?

— Зачем?! — Широземов захохотал. — Гроб делают и оркестр заказан.

— Дурачье! — прошипел Калинка.

Вернувшись в свою юрту, он написал невесте: «Милая, дорогая моя! Если ты любишь мои мосты больше, чем меня, то из нашего брака ничего не выйдет. Мне объявили, что мостам не быть. Ты свободна. Если же…» И оставил так, не дописав, лежать на чертежном столе. Затем достал из чемодана приключенческий роман и лег в постель… Когда свой очень маленький запас чтива иссяк, Калинка пополнил его из библиотеки Красного уголка и лег снова.

Оглушительно заверещал телефон.

— Кто там? — недружелюбно спросил Калинка.

— Елкин. Прошу зайти! Надо как-то прикончить. Вы числитесь, и вы ничего…

— К вам я не пойду. Вы, я прекрасно помню, советовали быть ближе к действительности. А вы… Да разве вы действительность?! Я пойду к Широземову: он — действительность, грубая, глухая, угреватая. Поручите ему переговорить со мной. Я хочу без иллюзий, без вежливости… Вы — это уже парад, ваша действительность в перьях.

— Как вам угодно, можете к Широземову, — согласился Елкин.

А Калинка добавил:

— Я много оскорблял вас и на словах и в мыслях. Простите!

Когда он явился к Широземову, тот встретил его с грубоватым превосходством:

— Отлежался? Мосты твои ау! Знаешь? Вместо них фермы. Сделай расчеты!

— Все?

— Все! Если загнешь несуразицу, тогда осадим. Валяй!

Сгоряча, без какой-либо определенной цели, единственно из самолюбия, Николай Грохотов сперва покинул жену в саксауловых лесах Прибалхашья, затем строительный городок Айна-Булак и перебрался на северную часть Турксиба. Здесь, проскитавшись недели три без дела, наконец остановился в пункте Каракумы, где уже была закончена укладка рельсов и со дня на день ожидался первый поезд на Семипалатинск. Остановился Грохотов опять же без цели, а по той причине, что наподобие пущенного снаряда или брошенного камня израсходовал всю динамическую силу, которая сорвала его с места. Здесь его разгоряченное самолюбие остыло, ревновать было некого и не к кому, скрываться с людских глаз незачем: тут никто не знал его. Приспело самое хорошее время и место оглядеться, одуматься.