— Мог, конечно, — повторил он. — Но только Харламов сам отказался.

— Отказался? — недоуменно переспросила Валя. — Но почему?

— Значит, считал, что виноват, — развел руками Пивоваров, — как говорится, не имел оснований. Вот его и отправили. Так сказать, к месту нового жительства.

— Когда? — беззвучно спросила Валя.

— Вчера, кажется.

Валя встала. «Значит, все кончено, — подумала она. — Его нет. Все эти дни он ждал ее. Ждал, чтобы она поддержала его. Он ждал, а она не пришла. Потом понял, что ждать некого. Вот и все».

— Куда его отправили? — спросила Валя, едва шевеля пересохшими губами.

— Мы, гражданка, таких адресов не даем, — укоризненно сказал Пивоваров. — Проживать он будет теперь, так сказать, в почтовом ящике. Понятно? Если разрешат, напишет. Тогда и номер укажет.

Валя встала и медленно пошла к двери.

— Можно вам, девушка, совет дать? — услышала она голос Пивоварова и обернулась. — Бросьте вы это дело. Молодая, интересная, студентка… Разве вам такой муж нужен?

— Замолчите! — крикнула Валя.

— Но-но, спокойнее! — повысил голос Пивоваров и предостерегающе поднял карандаш. — Я вам совет даю… как старший! А вы…

Не дослушав его, Валя выбежала из комнаты.

Она не помнила, как пришла домой. Механически вынула из сумочки ключ. Долго не могла попасть в замок. Наконец открыла дверь, перешагнула порог, увидела на полу конверт. Прочла адрес и свое имя.

Володя никогда не писал ей писем. Валя не знала его почерка. Но тут она мгновенно поняла, что письмо от него.

Зажав конверт в руке, Валя побежала в свою комнату, плотно прикрыла дверь, хотя в доме никого не было. Пальцы ее дрожали.

«Дорогая моя, родная Валя! — писал Володя. — Прости меня. Думаешь, я не знал, что ты будешь там, на суде? Нет, Валя, знал. Еще когда меня везли туда, уже знал… Только лучше бы мне не знать…

Помнишь нашу первую встречу? Помнишь, ты спрашивала меня потом, как я не побоялся — один на двоих? А я ведь и правда тогда не боялся. Потому что все было ясно. Когда все ясно, тогда не боишься. А вот теперь я боялся. Знал, что ты будешь смотреть на меня и спрашивать: как же так, Володька? Как же ты мог?..

Валя, ты знаешь, я никогда тебе не лгал. Так вот, слушай: все, что говорил Васин, все, что написано в характеристике, — ложь.

Но тогда ты спросишь меня, почему же я молчал, почему не разоблачил всю эту клевету.

Пробовал. Еще у следователя пробовал. А потом понял: все это ни к чему. Никого это не интересует — ни следователя, ни тех, кто про меня характеристику писал…

Знаю, ты, наверное, опять спросишь: а суд? Почему молчал на суде, почему так отвечал? Сам понять не могу. Нет, понимать понимаю, а объяснить не могу. Не могу, не умею возражать, спорить, когда врут в глаза.

В одном только, Валюша, я наверняка виноват. В том, что сшиб того парня на шоссе. Я не видел, как наехал на него, даю тебе мое честное слово, не видел. Но, судя по всему, сшиб я. И за это я казню себя и буду казнить всю жизнь. Валенька, дорогая, разыщи родителей этого парня, его фамилия Саврасов, зовут Дмитрий, проживает он в деревне Колтыши, скажи им от меня, как я переживаю все это. Больше я ничего не в силах сделать. Были бы деньги, послал бы, хотя, понимаю, материнское горе деньгами все равно не утешишь.

Это письмо мое к тебе первое и последнее. Первое — потому что до сих пор не было у нас нужды писать друг другу письма. А последнее — потому что не хочу портить тебе жизнь.

Я и раньше знал, что не пара тебе. Но — теперь я это могу сказать — мне казалось, я смогу добиться того, чтобы тебе ни перед кем не было стыдно за меня, Я никогда тебе этого не говорил, ты знаешь, я всегда был гордым, иногда по-глупому гордым парнем, но у меня была мечта учиться, пусть на вечернем или хотя бы техникум окончить, и к тому времени, как ты получишь специальность, тоже твердо встать на ноги.

Но видишь, как все плохо получилось. Слишком еще много зла вокруг. Скажешь: надо с ним бороться? Пробовал. И видишь, что из всего этого вышло. Как я могу надеяться, что чужие люди поверят мне, если даже ты не пришла ко мне в тюрьму…

Ну вот, Валя, через час меня увезут. Далеко-далеко… Да я теперь и не жалею. Лучше уж разом обрубить концы. Слишком было бы мне тяжело сидеть здесь, за решеткой, и знать, что ты так близко…

Прощай, Валя. Я люблю тебя здесь, сидя в тюремной камере, и буду любить всегда, где бы я ни был.

Целую тебя. Прощай. Володя».

Валя перечитала письмо еще и еще раз, потом разгладила и положила на свой маленький письменный стол. Раздался звук отпираемой входной двери, и голос отца спросил:

— Валюша, ты дома?

Она не ответила.

Через мгновение дверь в ее комнату открылась, на пороге стоял отец.

— Ты знаешь, этот неуловимый прокурор… — начал он преувеличенно громко.

— Не нужно прокурора, — не глядя на отца, сказала Валя. — Ты обманул меня…

— Что ты говоришь, подумай! — с деланным возмущением произнес отец, но Валя заметила в его глазах испуг.

— Ты обманул меня, — все так же отчужденно и будто не слыша его, продолжала Валя.

Теперь взгляд ее был устремлен прямо на отца. Она сделала шаг к нему.

— Я никогда этого не забуду, — медленно и отчетливо сказала Валя. — Слышишь, папа? Никогда!

Есть в жизни один волшебный порог, который никто не может переступить равнодушно.

Это порог школы. Даже той, где человек никогда раньше не был. Где никогда не учились его дети.

Пусть человек уже стар, все равно он не без робости переступит школьный порог. А переступив, сразу вспомнит то, о чем давным-давно не вспоминал.

Ты забыл, как выглядел коридор твоей школы? Но вот же он, смотри! Вот стена, возле которой ты плакал от первой серьезной обиды, вот твой класс, вот парта, за которой ты сидел, вот девочка… До ее руки ты дотронулся робко и с новым для тебя чувством тревожного ожидания… Десятки лет прошли с тех пор, и она, быть может, никогда и не возникла бы в твоей памяти… Но ты переступил волшебный порог, и вот она рядом с тобой, та девочка. Протяни руку, если тебе не страшно, и ты снова сможешь дотронуться до нее…

А вот учителя — одних ты любил, других не понимал и боялся. Вот старик сторож…

Антону Григорьевичу Митрохину давно не приходилось бывать в школе. Сам он окончил гимназию еще до революции. Очень много воды утекло с тех пор, как он в последний раз побывал в школе, где учился его сын — теперь уже сорокалетний геолог.

Но, постояв перед синей школьной вывеской, а затем открыв широкую, на тугой пружине, дверь, Митрохин неожиданно для самого себя ощутил смешанное чувство радости и грусти.

Антон Григорьевич вошел в просторный вестибюль и медленно прошелся по безлюдному коридору — в школе, видимо, шли занятия. Седая, сгорбленная женщина в синем халате указала ему, как найти директора.

Директор оказался молодым человеком лет тридцати, не старше. Его русые волосы были гладко зачесаны назад. На нем был серый костюм, кремовая сорочка и аккуратно завязанный галстук.

— Садитесь, пожалуйста, — вежливо сказал директор.

— Я пришел к вам по не вполне обычному делу… — садясь на один из двух стоявших перед столом стульев, сказал Митрохин. — Несколько лет назад в вашей школе учился мальчик по фамилии Харламов. Володя Харламов…

— Харламов? — переспросил директор. — Не помню. Впрочем, я работаю здесь недавно. Когда это было?

— Примерно лет шесть-семь назад.

— С тех пор наш преподавательский состав значительно обновился, — сказал директор.

— Понимаю. Но, может быть, в школе работает кто-нибудь из учителей, которые…

— Простите, а кем приходится вам этот Харламов?

— Никем.

— Я что-то не понимаю, товарищ, — сказал директор. — А вы сами где работаете?

— Я уже свое отработал, — усмехнулся Митрохин, — сейчас на пенсии. Мне довелось быть народным заседателем по делу этого самого Володи Харламова…