Александр Павлович принял хлеб соль, передал ее Саблину и повернулся, чтобы итти в церковь. Вдруг вся толпа упала на колени.
Питомки заголосили, питомцы и старожилы загалдели, малолетки подали свои звонкие голоса, поощряемые щипками матерей и хозяек.
— Почему они на коленях? Что им нужно, о чем они кричат? — спросил по-французски Александр Павлович своего адъютанта Саблина…
— Они выражают радость, что видят вас, государь, — ответил Саблин.
Александр Павлович, тутой на ухо, прислушался к гомону коленопреклоненной толпы, в их воплях можно было расслышать слова:
— Как мы живем! Что за жизнь наша…
— Они кричат о своей жизни, генерал! — снова обратился, чуть улыбаясь, Александр Павлович к Саблину…
— Да, государь, — они умоляют вас посмотреть, как они отлично здесь живут…
— Хорошо!
Генерал Хрущов с лицом, лаковым от пота, указал Александру Павловичу дорогу к первой избе. У широко распахнутых ворот царя встретили хозяин и хозяйка. Хозяин держал хлеб-соль, а хозяйка жареного гуся. Во дворе, собранные со всего села, блеяли от непривычного места и от тоски по лугам овцы, мычали, попав вместо пастбища в прелый хлев, коровы, бились и ржали, кусая один другого, запертые в деннике жеребцы. В избе было чисто, но закопченный потолок выдавал, что и выбеленная печь, и выскобленные полы, и чистая браная скатерть на столе в красном углу, и жареная курица на ней с крылышками, вывихнутыми за спину рукой опытного повара — все было обман.
Александр Павлович, присев на мгновение на лавку перед столом, вышел вон из избы. На крыльце он остановился, привлеченный странным зрелищем: в разных углах двора три пары петухов ожесточенно дрались, раздувая огненные перья…
Петухи были общипанные, старые, отчаянно злые.
— Зачем они держат так много петухов? — хмурясь, спросил Александр Павлович у генерала Хрущова…
— Для хозяйства, ваше величество — растерянно ответил на неожиданный вопрос генерал. — Один не успевает! Все это самоклёвы, ваше величество, только что вылупились! А с Успенья все в горшок! Молодые петушки всегда дерутся, ваше величество!
— Чем же они их кормят?
— Отборным зерном, ваше величество. От хлеба закрома ломятся, ваше величество. Не угодно ли вашему величеству взглянуть…
Открыли амбар. Закрома казались насыпанными хлебом с верхом.
Петухи были общипанные, старые, отчаянно злые.
Во втором дворе была такая же встреча с тою лишь подробностью, что генерал поторопился послать в соседний двор сотского, чтоб посмотреть, нет ли там лишних петухов и, если есть, то лишних изловить, оставив одного. Мужик оказался подслеповат, гоняясь за петухом, перебулгачил всех кур. Царь был встречен их отчаянным кудахтаньем, а сотский, не успев укрыться, застыл на месте с добычей под полою…
— Поди сюда, братец, — позвал его царь. Что это там у тебя под полою?
— Петух, ваше царское величество.
— Для чего же ты его ловил?..
— Покоя курам не дает, ваше царское величество… Уж очень матерый петух….
— Покажи-ж нам его…
— Извольте, ваше царское величество!..
Староста отдернул кафтан и, достав из-под полы, сам удивился:
— Эна, что вышло!
В руках у него была курица…
— По-моему, это курица, — уверенно сказал царь. — Неправда ли, генерал? — обратился он для окончательной верности к Хрущову…
Генерал, холодея от ужаса пролепетал:
— Никак нет, ваше величество: это петух! К каждой десятой курице в хозяйстве питомцев полагается по одному петуху…
— Но, ведь это же курица! Странно! — продолжал настаивать царь, рассматривая птицу и начиная сомневаться сам.
— Ваше величество, — пробормотал генерал, — если угодно вашему величеству, это курица, но она числится петухом.
Свита царя столпилась вокруг, и все оторопело смотрели на птицу.
Все чувствовали, что неудержимо глупеют.
Сотский крепко держал курицу перед Александром Павловичем, протянув руки вперед, как бы ожидая, что царь примет ее в свои руки.
Курица топорщилась, квохтала, рвалась из крепких рук мужика и вдруг пропела петухом.
Александр Павлович затуманился и молвил:
— Говорят, что это дурная примета, если курица запоет петухом…
Никто не осмелился возразить. Все стоят молча. Сотский, видя, что все опечалены, осмелел и утешил царя:
— Так-то, если курица, ваше царское величество, а генерал говорит — это петух! Была бы курица, так уж верно не к добру!..
Александр Павлович повел глазами в сторону генерала.
— Петух, петух, ваше величество! — бормотал Хрущов…
Александр Павлович вспыхнул гневом и, металлически чеканя слова, переспросил горяновского управителя:
— Генерал, скажите мне окончательно: курица это или петух?
Совершенно упавшим голосом генерал прохрипел, задыхаясь:
— Курица, ваше величество!
Дурная примета, если курица запоет петухом.
Александр Павлович нахмурился и пошел со двора к своей карете.
III. О генеральше, жестоко напуганной мужиками и спасшейся от них в гардеробе, и о царском форейторе, которого забодал генерал
Лейла услыхала сквозь неистовый колокольный звон церковное пение. Дом Ипата стоял близ церкви.
Оставив Ипата одного, Лейла выбежала, движимая любопытством, на улицу. На паперти духовенство с иконами пело царю встречный стих. Карета ехала по улице к церкви шагом. За нею поодаль оберегаясь от пыли, шла свита, а с нею поникший генерал Хрущов. Лейла подбежала к самой карете и заглянула в лицо Александру Павловичу. Взоры их встретились.
Время, прожитое Лейлой среди цыган, прошло для нее не напрасно. Она переняла у московских цыганок искусство гадать и колдовать и их нехитрые, но действительные приемы, посредством которых они влияют на суеверных людей.
Встретив взгляд Александра Павловича, Лейла дико расхохоталась и, обогнув карету, провела позади ее босой ногою борозду через всю дорогу в глубокой пыли. Александр Павлович велел кучеру остановиться. Лейла со смехом убежала в дом Ипата. Александр Павлович вышел из кареты и смотрел издали на проведенную Лейлой черту. Свита дошла до черты и остановилась в глупой растерянности, не смея переступить борозду, проведенную Лейлой.
— Приведите сюда эту цыганку! — приказал царь, — скажите, чтобы не боялась, ей ничего не будет.
Свитские кинулись в Ипатов дом и привели Лейлу к тому месту, где она провела черту.
— Как тебя зовут? — спросил Александр Павлович.
— Лейлой…
— Не бойся меня, Лейла, и скажи мне правду..
— Я тебя не боюсь…
— А ты знаешь, кто я?
— Да, знаю. — Лейла опять захохотала: — Я и сама ведь «царская дочь».
— Скажи, зачем ты провела эту черту?
— Затем, что неправдой весь свет пройдешь, а назад не вернешься.
— Поясни свои слова, Лейла.
— Тебе назад нет дороги!.. Больше тебе этой дорогой не ездить!
— Так ли это? Правда-ль?
— Если хочешь знать правду, взойди в этот дом…
Лейла указала рукою на дом Ипата.
Александр Павлович последовал за Лейлой по ее указанию. Двор Ипата был загажен и запущен больше, чем все дворы, — негде было ступить ногой. Не слышалось ни мычанья, ни ржанья, ни кудахтанья и блеянья, ни петушиного пенья. Александр Павлович решительно шагнул в распахнутую Лейлой дверь. Из сеней веяло затхлым смрадом. Внутри избы Александр Павлович остановился уничтоженный: отовсюду смотрели грязь, неряшество и нищета. По запачканной сальной столешнице бегали черные тараканы и рыжие прусаки, привлеченные невероятным ароматом жареной курицы, поставленной на стол чьею-то услужливой рукой, пока Лейла выбегала. Было заранее приказано Хрущовым, на тот случай если бы Александр Павлович вздумал зайти еще в чей двор, кроме крайних изб, — немедленно нести туда задами жареную курицу и во-время поставить ее на стол. Мухи облепили курицу сплошной чернотою.
