В это время пришло известие, что проездом на Кавказ горяновское поселение питомцев посетит царь Александр Павлович с провожающей его в далекое странствие царицей. Все в Горянове взволновалось. Судили и рядили о том, зачем, делая крюк, Александр Павлович вздумал посетить Горяново. Ссоры между старожилами и питомцами прекратились. Старожилы, питомцы и товарищи их согласились в одном, что слухи о горьком горяновском житье дошли до столицы, и теперь «быку» не сдобровать… Может быть, были с чьей-нибудь стороны и доносы — среди новопоселенцев насчитывалось не мало хорошо грамотных людей.

В самый разгар приготовлении к встрече царя случилось событие, заслонившее на несколько дней и ожидаемый царский приезд. В Горяново жандармы доставили Лейлу. Ее привезли в колодке и прикованной к тележке цепью. Все поселение сбежалось к управлению смотреть на возвращенную беглянку. Лейла была в грязи от долгого пути, ее черные кудри, казалось, поседели, густо припудренные дорожной пылью. Грязное отрепье едва прикрывало грудь Лейлы! Глаза ее горели огнем мрачной ненависти к ее мучителям. Слезы унижения и стыда текли из ее глаз, мешаясь с грязью.

Видом Лейлы был смущен даже сам управитель. С Лейлы сняли колодку и цепи. Едва ее освободили, она кошкой кинулась к управителю. Тот в испуге убежал. Лейлу схватили за руки.

Она кричала:

— Скоро конец вашему злодейству!

Управитель велел позвать Ипата и приказал ему вести Лейлу в свой дом. Как раз в это время закладывали коляску, и Софья Алексеевна собиралась на прогулку. Она не захотела отпустить Ипата. Лейлу отвели в Ипатов дом и оставили там на попечении товарки. Тут силы покинули Лейлу; и она в слезах заснула, укрывшись в клеть от любопытных взоров и сочувственных причитаний и вздохов сбежавшихся хозяек — они роем гудели в Ипатовой избе и долго не расходились.

Генеральша вернулась с прогулки скорей обычного, разгневанная и в слезах. Она пожаловалась мужу на Ипата, что тот гнал лошадей зря и едва не опрокинул на косогоре коляску, смертельно напугав госпожу. Генерал впопыхах, не тем занятый, велел наказать Ипата и сослал его из кучерской.

— Ступай-ка, любезный, на конюшню, а засим к себе домой. Там тебя ждет желанная.

Конюхи перестарались — Ипата наказывали в первый раз за все время горяновской жизни. Ипата за то и не любили, что он до сей поры миновал общей порки. Он не мог итти после наказания. Его принесли домой на попоне. Малолетки бежали следом с криком:

— Барынина кучера поротого несут…

Но второй раз изба Ипата наполнилась любопытной толпой. Он лежал на скамье без сознания.

Староста выгнал хозяев и товарищей из избы Ипата: время не терпело, надо было закончить приготовления к приему царя. Привезли несколько возов больших березок, нарубленных в горяновских рощах. Березки втыкали в землю строго по прямой линии вдоль каждого порядка домов, так как по плану и отчетам значилось, что улица нового поселения обсажена деревьями. Накануне Хрущов велел в амбарах нескольких крайних домов забить досками закрома, оставив вместимости с вершок — получились неглубокие ящики; их засыпали казенным хлебом, собрав его под метлу в магазине, после чего закрома казались полными зерна. На своей кухне Хрущов вчера с вечера приказал зажарить двух гусей и две курицы и отдать их в два крайних дома, с той стороны, откуда ждали гостей. Еще испекли у генерала три хлеба из крупчатой муки для поднесения хлеба-соли, из управителева дома принесли и солоницу.

Задолго до вечернего часа, когда можно было ждать царский поезд, всех питомцев, товарищей, малолеток и старожилов с семьями выгнали за околицу навстречу царю. К Ипату и Лейле приставили сторожа, но и тот, видя, что Ипат недвижим, решил уйти. Сторож вошел в каморку к Лейле и сказал:

— Хозяйка, а ты не убегешь?

— Нет, — ответила Лейла.

— Ну, коль так, посторожи хозяина, а я побегу. Лестно поглядеть, что будет, ведь, старожилы с товарищами хотят пасть перед царем на колени и просить, чтоб «быка» долой и дать народу хоть какую льготу…

— Ступай, — ответила Лейла.

Сторож убежал. Лейла вышла из клети и осмотрелась. В избе шумным роем бились по оконцам мухи. По полу и стенам бегали тараканы. На шестке возились мыши. По лавкам валялось грязное веретье и овчинные тулупы, с печки свисали вонючие онучи… Взгляд Лейлы остановился на Ипате, он все еще лежал ничком, прикрытый холщовым одеялом; сквозь холст выступала пятнами кровь, привлекая тучу мух. Ипат ничем не отозвался на шаги Лейлы. Около умывальника висело загаженное мухами зеркальце. Лейла взглянула в мутное стекло и улыбнулась своему неясному отражению. Тут же на полке около умывальника Лейла нашла совершенно новенький роговой гребешок. На крючке висело новое полотенце с ткаными узорчатыми концами.

В первые дни, когда новопоселенцы только что вошли в свои дома, товарка Ипата прибрала гребешок и полотенце, считая, что с нее спросится, когда хозяйка явится в свой дом. Нынче товарка достала и гребешок и полотенце не потому, что Лейла, наконец, явилась, а по приказу управления — к приезду царя хозяевам и хозяйкам приказали, чтобы в домах их было все чисто и порядочно, как в день их собственного прибытия. Увы! За короткий срок в новых домах и во дворах новопоселенцев скопилось грязи и сора больше, чем у старожилов. Два крайних дома нового поселения общими усилиями соседок привели в порядок: выскоблили полы и стены, вымыли окна, побелили печи, подмели дворы; туда выбрали восемь самых лучших лошадей, восемь самых лучших коров, двадцать овец и два барана, наловили по дворам двадцать лучших кур с петухами и поровну разместили во дворах обоих крайних домов.

Все, наконец, готово, к приему гостей. По дороге поставлены верховые с наказом скакать, сломя голову, лишь покажется пыль царского поезда. Сторожили и на колокольне. Все притихло и притаилось в ожидании.

Лейла побродила по запущенному двору, выглянула из ворот. Улица была пуста. Натыканные по нитке березки уже блекли. Поселение казалась вымершим. Сиротливая жуть охватила Лейлу — ей представилось вдруг, что все умерли и остались продолжать дело живых только она да Ипат. А вдруг и он умер? Лейла кинулась с улицы в избу. Ипат тяжело вздыхал. Лейла взяла с полки новый гребешок и, сев на лавку у Ипата в головах, начала ласково расчесывать его сбитые и слипшиеся от пота кудри.

— Второй раз из-за меня страдаешь, горемычный мой… Ох, на горе себе ты меня встретил! — тихо говорила Лейла.

Ипат застонал и с трудом перевернулся на лавке, чтобы взглянуть на Лейлу. Хоть Лейла и говорила ласковые слова, лицо ее оставалось каменным, и глаза светились недобрым огнем.

Она сильно переменилась с той поры, когда Ипат ее узнал в подмосковной воспитательного дома на смотринах тысячи женихов и невест… Ипат улыбнулся Лейле:

— Ну, здравствуй, царская дочь! — Что же не идешь встречать нашего батюшку?.. Сказала бы ему, сколь радостно нам тут живется…

— Погоди. — ответила Лейла, прислушиваясь.

С улицы послышался шум дальних голосов. Под окнами кто-то пробежал, топая, и закричал:

— Валяй «во-вся». Едет!

На колокольне нестройно и всполошенно ударили в колокола.

Карета царя въехала в околицу горяновского поселения. На лужайке в конце селения карета, а за нею и вся вереница экипажей остановилась. Старожилы и питомцы толпой стояли при дороге, встречая гостей хлебом-солью. Александр Павлович вышел из кареты со свитой в блестящих мундирах и приблизился к толпе поселян. В свите царя был и родственник Хрущова Саблин. Сам «бык» шел сзади Александра Павловича, перетянутый туго шарфом, с лицом то багровым, то бледным от натуги и волнения. При встрече генералом царского поезда на границе горяновского опекунства Александр Павлович выслушал рапорт Хрущова немилостиво и не подал ему руки, а Саблин улучил минутку, чтобы шепнуть своему деверю, что на него был донос…

Тараща бычьи глаза, генерал старался зачаровать и напугать из-за спины царя своих подопечных гневным взором. Питомцам было строго заказало не становиться перед царем на колени — им это не подобало, как «царским детям». Да и Александр Павлович в последнее время морщился недовольно, видя перед собою коленопреклоненных людей.