Девушка и парень стояли перед столом. Писаря развернули тетради списков и ждали приказании. Дьячок, оседлав очками нос, пробовал — достаточно ли в песочнице сухого песку, чтобы присыпать написанное, хороши ли чернила и не брызжет ли перо. Перед дьячком лежала закрытая книга. Дьячок, видимо, был в беспокойстве.

Опекун обратился к девушке с расспросами: кто она, где жила и чем занимается после обучения в воспитательном доме. Девушка плакала и на все вопросы отвечала рыданиями. Редко плачущая женщина бывает привлекательна, но девушка так очаровательно закрывала лицо кружевным платочком, так бессильно падали потом вниз ее обнаженные тонкие точеные руки, что все ею любовались, не исключая дьячка, привыкшего, впрочем, к женским заплаканным лицам под венцом.

Суженый девушки хмурился и молчал, пока его еще не спрашивали. Имя суженой надлежало разыскать в одном списке, в другом списке — имя его и затем начать их именами новый, третий список, чтобы соединить эти имена навеки… Но никто не знал имени девушки, она упрямо отказывалась себя назвать. Комиссионеры становились втупик.

— Спросим парня, быть может, он знает что-либо о ней, — предложил Друцкой, сочувственно смотря на девушку.

— Как же не знать! Они нам хорошо известны, — ответил парень на обращенный к нему вопрос опекуна…

— Ты знаешь ее имя?

— Как же не знать, знаю. Зовут ее по-нашему Лейлой, а господа звали Леилой.

— По-нашему, что это означает?

— Да так все ее у нас звали.

— Где «у вас»?

— А на дворе господ Гагариных. Они, вот эта самая Лейла, у господ Гагариных на театре танцовали. Теперь, как Лейла оказала молодому господину Гагарину непослушание в понятном деле, то его сиятельство, обыкновенно, приказал отправить ее на конюшню. Мне и доводилось ее немножко постегать. Не мог, ваше сиятельство. Отказался.

— Как же ты смог ослушаться? — воскликнул опекун.

— Сердце загорелось, ваше сиятельство. Да ведь мы не крепостные — царские дети!

— Что же сделали с тобой, любезный?

— Что? Известно, постегали и меня…

— Как же — раз ты не крепостной…

— Да ведь барин наш тем и известен, что у него на конюшне и купцов парывали…

— Что же ты помог ей, что отказался?

— Нет, ваше сиятельство. Охотники на это всегда найдутся. Я на одной скамейке — они на другой. Тут она мне и показалась. Не заплакала, не кричала. Да еще и после того — на дворе всем хорошо известно — они молодому барину покориться не пожелали… Они остались честной девицей, почему мы и желаем.

— Как это возможно, князь! — воскликнул Друцкой, обращаясь к опекуну: — Возможны ли подобное происшествия, ведь эта девушка — воспитанница императрицы и отнюдь не крепостная Гагариных.

— Не станем в этих подробностях разбираться, — слегка поморщась, ответил опекун. — Нам достаточно знать, кто она… Памфилов, — обратился опекун к письмоводителю, — прикажите разыскать в списках, кто эта Лейла.

Вскочив, письмоводитель растерянно ответил:

— Я уже весь список пересмотрел. Это невозможно, ваше сиятельство, в списках только те заключены имена, под коими эти люди значились в воспитательном доме. Полиция, выполняя срочный приказ, действовала впопыхах…

— А разве вы не делали им перекличек?

— Неоднократно. Выкрикиваем имена, а кто отвечает «здесь!» — в толпе, из тысячи людей состоящей, приметить невозможно. Народ этот, склонный к шалостям. Среди них не мало фабричных. Писарь кричит: «Марфа Егоровна!», а отвечает басом мужик: «Здесь Марфа!» К счастью, по случаю, этот мужик знает девушку и можно, если прикажете, ваше сиятельство, навести справку у домоуправителя господ Гагариных в Москве.

— Это мы можем сделать потом… А пока запишем так: «временно — Лейла», а засим оставим пробел и выпишем ее подлинное имя по справке. Все равно ей надлежит изменить прозвание. Тебя как звать, любезный?

— Нас зовут Ипат Дурдаков, — ответил кучеренок.

— Так и пишите. Ипат Дураков сочетается, как это там… с Лейлой… Пропуск… И вы, отец дьякон, в метрической книге пишите: Ипат Дураков… как это там… сочетается…

— Осмелюсь, ваше сиятельство, — поправил парень, — не Дураков, а Дурдаков…

— Что же, ты не хотешь быть Дураковым? — милостиво улыбаясь, спросит опекун.

— Чем прикажете, ваше сиятельство, тем и будем, только нам известно, что Дураковы там еще в списках будут. Хоть на выборку писарей спросите.

— Так точно, — повинуясь вопросительному взгляду опекуна, ответил один из писарей. — Под литерой «Добро» значится семнадцать Дураковых, среди них есть даже Ипат. А предстоящий Ипат отличается от этого Дуракова Ипата малым, а именно той же самой буквой «Добро»…

— Добро! И пусть называется с добром!

Писаря взялись за перья.

— Отец дьякон, что же вы медлите?

Дьякон встал, набрал воздуха и ответил:

— Не могу, ваше сиятельство, сан и звание не позволяют…

— Почему так?

— Могу ли я, во-первых, записывать в метрическую книгу о бракосочетании, если венчание еще не совершено?

— Но оно совершится. Сегодня же.

— Как же оно может совершиться сегодня же, если брачущихся близко к пятисот пар? Отец-настоятель мне воспретил писать метрики, доколе венчание не совершится в самом деле.

— С настоятелем я поговорю. Мы будем венчать всех сразу.

— Как же это так всех сразу, ваше сиятельство?..

— Да так. Церковь наша может вместить пятьсот пар. Вот сразу и поведете их вокруг аналоя…

— Ваше сиятельство! Это ведь не покос, а таинство! И где мы возьмем тысячу венцов?

— А это уже не ваша забота. Пишите, что там говорят. — сказал опекун, нахмурив брови.

— Не могу, ваше сиятельство Во вторых, не могу!

— Что же еще «во-вторых»?

— Во-вторых, ваше сиятельство, в святцах нет православного имени Лейла. По моему крайнему разумению — это имя поганое, магометанское, и его никак нельзя наткать в метрику. В это дело непременно вступится архиерей.

Упорство дьячка удивило опекуна. На его виске надулась жилка. Однако, храня все тот же важный и открытый вид, опекун не стал спорить с дьячком и обратился к нареченному жениху:

— Любезный, а не приходилось еще тебе на конюшне парывать духовных особ?

— Нет, не доводилось, ваше сиятельство. Купцов, действительно, парывали!

— Сегодня я надеюсь доставить тебе это удовольствие, — приятно улыбаясь дьячку, промолвил опекун…

— Ваше сиятельство, — взмолился дьячок! — В-третьих! Позвольте мне спросить ее, в-третьих! Дева! Открой христа-ради одно только свое имя…

Девушка взглянула на Друцкого; тот, подавая ей какую-то надежду, покачал головой. Девушка, улыбаясь сквозь слезы, выпрямилась и ответила:

— Забейте, не скажу!..

— Тогда, ваше сиятельство, я полагаюсь на милость и заступничество вашего сиятельства — я же человек семейный.

Дьячок, перекрестясь, раскрыл книгу и обмакнул перо в чернильницу. Писаря тоже заскрипели перьями, записывай первую пару. Дьячок прицелился пером, перебрал святцы, вспомнил имя Леонилы-мученицы, празднуемой шестнадцатого января, тщательно вывел в графе «Леонила» и потом якобы нечаянно капнул, ахнув, на буквы «о» и «н» чернилами. Присыпай кляксу песочком, дьячок успокоился и заскрипел пером дальше….

Опекун спросил Дурдакова:

— А ты, любезный, не боишься получить такую непокорную жену?

— Ничего, объездим, — ответил Дурдакон.

— Ступайте. Совет вам да любовь!

Лейла растерянно взглянули по очереди в лица комиссионеров. Генерал Хрущов, осклабясь, закатил влажные глаза. Опекун посмотрел равнодушно и сурово. Третий комиссионер, Друцкой, опять сказал глазами:

— Успокойтесь, я ваш друг и помогу вам!

Лейла, поверив взгляду Друцкого, поклонилась комиссионерам церемонно и пошла за своим нареченным мужем. Надзирателем в военном сюртуке указал им дорогу на малый ход, откуда по лестнице можно было им выйти только на маленький отдельный двор, кругом застроенный. На двор все двери и ворота были закрыты. Только стояли широко распахнутые железные двери церкви. Из церкви веяло прохладной. Лейла упала на каменные ступени паперти и, прислонясь к столбу, горько зарыдала. Ипат, приблизился к Лейле и пытался ее утешить: