— Тебе что поручено делать, голубчик? — спокойно, почти ласково спросил Миштовт.

— Так что, медяшку драить, вашскородь!

— А как драить?

— Чтобы до полного блеска, вашскородь!

— Значит, до полного? А это у тебя что, голубчик? — старший офицер тыкал пальцем в маленькое тусклое пятнышко. — Отчего здесь полного блеска не вижу?

— Тряпочка загрязнилась, вашскородь, не извольте беспокоиться, мигом новую приволоку.

— Вот-вот, сходи, голубчик, за тряпкой, а ротному скажешь, чтобы он тебя после обеда на час под ружье поставил.

— Слушаюсь, вашскородь, — упавшим голосом отозвался матрос.

— Вот и ступай.

Но не успел Силантьев отойти на несколько шагов, как старший офицер остановил его, подозвал и таким же ровным бесстрастным голосом спросил:

— Ты, голубчик, приказание понял?

— Так точно!

— Почему же тогда шагом, а не бегом исполняешь:

— Виноват, вашскородь!

— Ну, вот видишь, сам понимаешь, что виноват. Скажи ротному, чтобы на два часа под ружье поставил.

И в тот же день после обеда, когда другие матросы отдыхали, комендор Силантьев в полной выкладке, с тяжелыми подсумками, куда вместо патронов был насыпан песок, с таким же тяжелым от песка ранцем на спине, с винтовкой в застывшей, одеревеневшей руке неподвижно стоял под жарким июньским солнцем на верхней палубе. На матросском жаргоне это называлось «стрелять рябчиков». Рядом с Силантьевым в такой же неподвижности стояли еще двое наказанных. Передвинуть затекшую ногу или шевельнуть рукой они не могли — за это нарушение наказанный уже мог угодить в карцер, на хлеб и воду.

Когда отдохнувших после обеда матросов снова развели по работам, отстоявшего два часа под ружьем Силантьева опять направили в паре с Крауховым подкрашивать дверцы щитков электропитания. Силантьев подошел к ведерку с разведенным суриком, макнул кисть в краску и, ни к кому не обращаясь, не разжимая сцепленных зубов, пробормотал:

— Сука подлая!

Было в его голосе столько ненависти, что Сергей даже вздрогнул, он поспешно ткнул комендора в бок, сказал предостерегающе:

— Но-но! Не кипятись понапрасну…

А еще два дня спустя, когда за хорошую стрельбу Эссен велел дать всему расчету внеочередное увольнение, Сергей подумал, что, пожалуй, надо будет взять на нелегальное собрание и Силантьева. Парень свой, рабочий, не подведет. Правда, горяч маленько, да ведь и сам Сергей спокойствием не отличается и лишь с большим трудом сдерживается в подобных случаях… А Силантьева надо обязательно взять с собой.

На корабле уже было известно, что бригада из района Гангэ идет на несколько дней в Ревель. Нужно было заранее договориться с надежными людьми о встрече в Кадриорге.

Тирбах, Эльснер и лейтенант Затурский, сверкавшие ослепительной белизной кителей и фуражек, с нетерпением ожидали катера, который должен был доставить их на берег. На рейде в Ревеле стояли уже третьи сутки, и каждое утро свободные от вахт стремились в город, обещавший столько интересного. Конечно, это был не Гельсингфорс, но и здесь, в Ревеле, есть рестораны с недурной кухней, к примеру «Губертус» и «Жаке», да и при гостинице «Золотой лев» ресторан был неплох, а в «Горке» у Новых ворот предлагали довольно сносный дивертисмент. В Ревеле начал гастроли московский цирк Труцци, а на аэродроме по Нарвской совершал полеты на аэроплане знаменитый авиатор Уточкин, выступавший с этим номером в Петербурге и Гельсингфорсе.

Планы у офицеров были разными. Эльснер собирался осмотреть старый екатерининский дворец в Кадриорге, Тирбах сказал, что зайдет в антикварную лавочку, поищет подарок ко дню рождения тетки, а Затурский заявил, что убьет время игрой в бильярд.

— Люблю эту игру, — признался он, — глазомер хорошо развивает.

— Смотрю на вас, господа, с завистью, — вмешался в разговор стоящий у трапа лейтенант Соболев, — сам бы сбежал в этот милый, провинциальный романтичный Ревель, когда бы не постылая вахта на сонном рейде. А после вчерашней эскапады так бы хотелось проветриться!

— Хорошего понемножку, — улыбнулся Затурский, — вчера, по-моему, ваш организм тихо плакал от излишней нагрузки…

— Да, были схватки боевые… — мечтательно произнес Соболев. — Ну да ладно — не суждено сегодня продолжать наши гусарские игры. А кстати, господа, отчего бы вам не зайти в «Экспресс-Био». Шикарная кинематографическая программа: «Многоженство, или Цветок города Мормонов»! Будете рыдать, как грудные младенцы.

— Нет уж, увольте, — поморщился Тирбах, — кинематограф все-таки не для благородного общества. Типичное зрелище для простолюдинов.

— Но почему же, Пауль? — Эльснер был явно огорошен. — В кинематограф ходят сейчас все!

— Прежде всего горничные и пожарные…

— Уж не возомнил ли ты…

Соболев торопливо остановил готовую вспыхнуть ссору.

— Господа! Катер подходит к трапу. Думаю, что задерживаться не в ваших интересах.

Офицеры спустились вниз, один за другим перебрались на катер, который совершил широкую дугу, огибая серый корпус «Андрея Первозванного». Офицеры молча поглядывали на приближающийся берег. Нахмуренный Тирбах был явно чем-то недоволен, острые кончики усов подрагивали, а это означало, как знал Эльснер, что его товарищ в любую секунду может сорваться, излить свою злость на ком угодно.

— Нет, вы только полюбуйтесь, — недовольным тоном сказал Тирбах, — посмотрите, как крючковой стоит! Раскорячил ноги, словно баба… не матрос, а черт те что! Придется на берегу замечание сделать… распустились совсем!

— Оставь ты его в покое, — возразил Эльснер. — Идем по небольшой волне, катер покачивает, где уж тут в идеальной позе стоять.

— Ах, виноват, мон шер! — приподнял бровь Тирбах. — Совсем забыл, что ты у нас оригинал с собственными взглядами на уставную дисциплину. Не находит в твоем сердце отклика необходимая строгость с нижними чинами… отзывчивая душа, отец солдатам!

— Не восприемлю твоей иронии! — вспыхнул Эльснер. — Заботливое и внимательное отношение к нижнему чину не мной выдумано. Все выдающиеся флотоводцы относились к матросам только так! И нам завещали относиться так же.

— Ну, конечно, чуткая, гуманная душа! — продолжал издеваться Тирбах. — В романтическую пору фрегатов и корветов Станюковича все это выглядело красиво. Но мы в другие времена живем. Дай им только послабление — вмиг распустятся! А нас с тобой они так нежно любят, что в любой миг готовы в соленую купель… как на «Потемкине», к примеру. Разве ты не слышал, как тогда офицеров в соленую водичку с борта опускали?

— Но ты уж готов в каждом матросе потемкинца видеть!

Молчавший до сих пор Затурский сказал с укоризной: