Посовещавшись, решили нащупать контакты с социал-демократами, своих сил могло не хватить. Правда, было сомнение, поддержат ли социал-демократы их план. Но Королев убеждал, что ненависть к царю у любого матроса так велика, что никто не откажется помогать, невзирая ни на какие партийные принадлежности. Знакомые рабочие с Пароходного завода подсказали ему, что для начала надо пощупать Недведкина — через него, видимо, идет цепочка к социал-демократической организации. И Королев случайно узнал, что в Кровавое воскресенье казаки зарубили отца Недведкина. С таким можно рискнуть поговорить и начистоту.

И вот рискнул… В его сознании никак не укладывалось, как мог Недведкин отказаться от предложения. Это просто непостижимо! Неужели струсил? Или так сильно в нем чувство партийной дисциплины? Когда грозил вслед уходящим Королев, делал это он с обиды, ни на мгновенье не сомневаясь в том, что Недведкин и его друг не предадут… Но как нужна сейчас помощь!

И уж если ее неоткуда ждать, то придется обходиться своими силами.

Вернувшись на корабль, Королев рассказал своим о том, что в контакты вступать социал-демократы отказались, но о подробностях разговора умолчал. Решили действовать самостоятельно. И первым делом наметили план, как раздобыть на берегу и перенести на борт необходимое для покушения оружие. Скоро бригада линейных кораблей уйдет в Ревель, а там есть кое-какие возможности.

Когда Шабельский, вызванный в министерство для инструктажа, нос к носу столкнулся в коридоре с Мардарьевым, он кивнул ему и попытался быстрее пройти. Ротмистр подозревал, что тот неприятный донельзя разговор, который ему пришлось вести с дядюшкой, выслушивая самые нелестные отзывы о своих умственных способностях и терпеливо снося брань, этот разговор явно был следствием мардарьевских наветов. И надо сказать, что Шабельский был недалек от истины, не подозревая, однако, что Мардарьев побывал у дядюшки вовсе не в роли ябедника, а как бы в виде просителя за него, Стася.

Поднаторевший в интригах статский советник был откровенен насчет способностей Шабельского лишь с директором департамента Белецким. Только ему он без обиняков рассказал, как ротмистр составлял злополучный рапорт о спокойной и безоблачной обстановке, которая якобы царила на военных кораблях Балтийского флота. Но в тот же вечер Мардарьев пришел к Шабельскому-старшему и сокрушенно поведал о том, что за допущенные Стасем промахи Белецкий хочет подать рапорт министру о необходимости отчисления ротмистра из состава отдельного корпуса жандармов, но он, Мардарьев, считал бы такой шаг неправильным, потому как молодой офицер еще может набраться опыта и стать со временем вполне подходящим сотрудником. Но все же, думается, надо его по-отечески отчитать, а потом попросить о его назначении в Ревель — там, в Эстляндском управлении, есть как раз одна вакансия.

В глазах Шабельского-старшего Мардарьев стал ангелом-хранителем двоюродного племянника, а Белецкий жестокосердным гонителем. Генерал пообещал хорошенько отчитать молодого родственника и сдержал свое слово так, что Стася каждый раз передергивает при воспоминании об этом. Но, как бы то ни было, он остался в составе отдельного корпуса жандармов.

Столкнувшись с Мардарьевым в коридоре, ротмистр хотел пройти мимо с высоко поднятой головой, да не тут-то было! Одариваемый восклицаниями о счастливой встрече, он был затащен в уютный мардарьевский кабинет, усажен в глубокое удобное кресло, а в руке его оказалась душистая, изящная папироса с золотым кружочком на мундштуке.

— Это вы непременно попробуйте, — добродушно сказал Мардарьев, ставя фарфоровую пепельницу на подлокотник кресла. — Расследовали мы как-то одно неприятное дельце на табачной фабрике Богданова — там подпольную типографию, представьте себе, в помещении фабричного склада умудрились организовать… А владелец оттого ли, что струхнул, то ли от радости, что мы смутьянов арестовали, но только прислал мне под рождество запасец особых папирос. Самый лучший сорт — это «Сфинкс». Глава товарищества уверяет, что в этих папиросах отборный турецкий табак с примесью нашего крымского. Так ли на самом деле или нет — не знаю, но папиросы действительно хороши, не правда ли?

Стась неопределенно улыбнулся в ответ, но про себя отметил, что таких отличных папирос сроду не пробовал. Однако вслух ничего не сказал, продолжал хранить молчание, ожидая, что скажет Мардарьев дальше. Ведь не затем же он его зазвал, чтобы папиросами угостить.

— Слышал я, — продолжал Мардарьев, — что ваш дядюшка собирается кое-что пораспродать из своих владений в Орловской губернии.

— Право, не знаю, ничего он не говорил об этом.

— Ну, а я-то случайно прослышал, Станислав Казимирович! А потому просьбу к вам имею небольшую — не могли бы вы неофициально, не объявляя зачем, порасспросить дядюшку и узнать, на какую окончательную цену он согласится.

Услышав это предложение, Стась навострил уши. Одно дело Мардарьев как инспектор и проверяющий, а другое — как проситель. Тут уж их роли менялись. И Стась распрямил спину, свободно откинулся и, уже не стесняясь, без спросу потянулся к лакированной коробке с папиросами.

— А, понравилось? — улыбнулся Александр Ипполитович. — Я так и думал, что понравится… Курите на здоровье, Станислав Казимирович. Ну так как насчет того, чтобы с дядюшкой поговорить?

— Отчего же… я с превеликим, так сказать… Коль скоро вы просите…

— Вот ведь не совсем прошу, Станислав Казимирович, не совсем… Я человек сугубо деловой и, можно даже сказать, с коммерческой жилкой. Так вот, я к вам и не с просьбой, а скорее с предложением некую сделку совершить!

Стась опять напрягся — что-то непонятное затевает этот проныра, обведет вокруг пальца, и оглянуться не успеешь… Он приподнял левую бровь, чуть выдвинул вперед подбородок. По его мнению, это показывало собеседнику, что он слушает его со вниманием. Александр Ипполитович пододвинул стул, сел совсем близко и заговорил, понизив голое, словно опасаясь, что их могут услышать. И это тоже не ускользнуло от внимания Шабельского, заставило его еще больше подтянуться.

— Речь-то идет вот о чем, — начал Мардарьев. — С месяц назад мне стало известно, и пока об этом никто из наших не знает, что в Ревель по заданию Петербургского комитета РСДРП выехал человек, который поступил работать на завод акционерного общества «Вольта». Ему поручено установить связь с матросами военных судов Балтийского флота. Ну, вы сами понимаете, что это значит. Осмелюсь напомнить, что во время известных вам событий в Гельсингфорсе нам повезло в том, что заговорщики с военных судов не успели установить связи с Петербургом, не успели сговориться о согласованных действиях.

При напоминании о Гельсингфорсе Стась почувствовал, как непроизвольно дернулось веко. Ему было крайне неприятно вновь вспоминать о своем конфузе. Он тут же резко отвел глаза. Александр Ипполитович так же не спеша продолжал:

— Наши начальники, Станислав Казимирович, да и не только они, а и все правительство наше и сам государь очень ревниво смотрят за тем, чтобы революционная зараза не проникала в армию и во флот государства Российского — опору существующего строя. А потому и все дела, связанные с раскрытием подпольных военных организаций, вознаграждаются особо. Но это вы, впрочем, и сами знаете.

Шабельский действительно знал об этом хорошо, но сейчас, в ходе беседы, его удивило — с какой стати Мардарьев ушел от разговора о продаже дядюшкиного имения и заговорил вдруг об известных вещах. Конечно же, неспроста это! И он по-прежнему внимал каждому слову.

— Хотел бы напомнить вам, Станислав Казимирович… — тут собеседник сделал многозначительную паузу, — ведь это я подсказал вашему дядюшке и Белецкому о том, что именно в Ревеле есть вакансия, и посоветовал направить вас туда. Улавливаете?

— Не совсем, — чистосердечно признался Стась.

— Охотно поясню. Мне хотелось бы, чтобы вся заслуга в раскрытии преступных связей революционных организаций Петербурга и Ревельской базы принадлежала вам!