Однако мы идем к торговому центру — рядом с ним строится новый дом. Стройка — это тоже привлекательное место. Во-первых, там написано «Проход воспрещен», а ты идешь… Во-вторых, там можно найти все, что душе угодно: липучую резину, проволоку, кафельные плитки, деревянные рейки для сабли…

— Весь дом из кирпичиков, — говорит Антон, когда мы подходим ближе.

— Наш тоже, — бросаю я.

— Наш не такой.

— А какой же?

— Наш из стен.

— Вот как. А стены из чего?

— Стены из обоев.

Интересно, знает он, что такое бетон? Во всяком случае, наверняка слышал это слово.

— Наши стены, — начинаю я…

Но Антон перебивает:

— А почему самолет с крыльями?

— Держится за воздух, — говорю я без запинки, — как птицы.

— Но он же не делает так… — машет Антон руками.

Мы опять забыли рукавички, а без них холодно.

— Потепли мне руки, — говорит Антон, не дождавшись ответа, и я засовываю его ладошку в свой карман. Ладошка уже ничего — крепкая.

— Ты все забываешь, — укоряюще говорю я, — так недолго и простыть, и опять придется есть масло с прополисом. Вот вчера пришел с улицы — хоть выжимай, до нитки промок. Разве ты не видел, что идет дождь?

— А я не смотрел вверх и не видел.

— Не видел… Все ты видел… Ты просто хитришь. А ведь скоро в школу пойдешь, уже в средней группе.

— А я забыл, что в средней…

Несколько секунд мы шагаем молча. Я слышу, как в моем кармане шевелятся маленькие пальцы — их хозяин просит мира. — Но мои — словно ничего не чувствуют.

— Папа, а кто лучше — тепловоз или электровоз?

Ну вот, сейчас скажет: лучше бы было к вокзалу идти…

— То есть как это лучше?

— Ну, в тепловозе — тепло, а электровоз током может ударить…

— Я не буду отвечать тебе, я сердит.

— А ты не отвечай, ты просто слушай. Вот кто сильней — дог или овчарка?

— Наверно, дог.

— А боксер или тельер?

— Терь-ер. Рэ.

— Терьер.

— Наверно, боксер.

— Почему ты все — наверно? А на самом деле?

— У меня нет собаки, и я не знаю, какая из них сильнее какой.

Антон выдергивает руку.

— А давай купим? Мне Вадик сказал, что так свою отдаст. Она недавно у него.

Подловил, ничего не скажешь. Кошки ему уже мало.

— Собака это тебе не кошка, — говорю я со знанием дела. — С нею знаешь сколько надо возиться?..

— Ну, сперва возиться. А потом она щенков заведет, и мы ее выпустим, а щенков оставим — и возиться не надо.

— Хм…

Чаще всего он сам находит выход из каверзных положений — легко меняет тему разговора. Я объясняю это тем, что душа его не терпит никакого застоя, никакого торможения, и, если случается заминка, он спокойно переключается на новый интерес.

— А если достать до воздуха?

Не тучи ли вызвали этот вопрос… Пока, мы шли, над городом очень быстро сгустились облака. Темное движущееся крыло занавесило западную часть неба. Прохожие, поглядывая на него, прибавили шагу… Мы тоже ожидаем дождя и присматриваемся к обстановке.

— Там опять воздух, — отвечаю я. Вопрос легкий.

— А дальше?

— Воздух.

— Все воздух и воздух?!

— Ну да…

— Как же так?

— А вот так. Это бесконечность. Ничто, понимаешь? То есть пустота, космос.

— А воздух?

— Там уже и воздуха нет.

— А ты говорил: опять воздух.

— Господи, я говорю о том, что еще дальше. Ну, вот как улицы: одна, вторая, конец города, начало другого…

— А еще дальше? Ну, на самую даль…

— Дальше… — что-то отвлекает меня. — Вон, смотри-ка, смотри! — неожиданно вырывается у меня.

К дверям магазина сбегаются люди — прячутся от сильного града. Его волна хлестнула неожиданно и шумно, она бежала по улице у всех на глазах. Крупные белые горошины гремят по козырьку у входа, скачут по асфальту, подпрыгивают, как резиновые, собираются светлыми пятнами в выбоинах мостовой.

Я спешу под навес, а Антон пытается поймать рукой хоть одну ледяную жемчужинку и, возбужденный, кричит:

— Это разведчик! Сначала он, а потом дождь!..

В другой раз он видит на небе луну. На ходу долго смотрит на нее и говорит:

— Мы идем, и луна идет.

— Это тучи бегут, — уточняю я, — а луна стоит на месте.

— И луна идет, — упорствует Антон.

— Тучи, — повторяю я спокойно, потому что тут доказывать нечего.

Наутро по дороге в сад мы видим луну совсем в другом месте — чистую, одинокую на утреннем небе.

— Папа, а луна вон уже где.

— Ну конечно, она движется вокруг земли, а земля вокруг солнца.

— А вчера ты говорил, что луна стоит на месте…

— Вон, смотри, «КрАЗ» стоит, — перебиваю я его, показывая на огромный самосвал, подъехавший к светофору.

— Какой «КрАЗ»?

— Да вон, с медведем.

Антон долго молчит, смотрит, потом, разглядев на капоте машины блестящую фигурку зверя, как-то странно — не то успокоенно, не то разочарованно — произносит:

— А я думал: с каким медведем…

Прогулка кончается, пора отправляться домой.

— Давай опять в птиц? — говорит Антон, предлагая игру.

— Давай, — соглашаюсь я.

Это старая наша игра. Очень простая: нужно по очереди называть птиц. И кто больше назовет, — тот и выиграл.

— Воробей, — называет Антон.

— Грач, — чуть подумав, отвечаю я.

— Ворона.

— Гусь.

— Воробьиха…

— Э-э-э, — говорю я, — так не пойдет. Это одно и то же.

— Гусь и воробьиха?

— Не гусь и воробьиха, а воробей и воробьиха. А воробья ты уже называл.

— Так это же она, самка. И цвет у нее другой, ты же сам говорил…

— Говорил, правильно. Но это одно и то же. Вот понимаешь, — птицы. Это значит — пернатые. А воробьи — это отдельный вид, и самка и самец. Как и гусь и гусыня, щегол и щеголиха… Да, так, наверно, — щеголиха…

— Или щеголица?

— Щеголиха…

— А человек?

— Что человек?

— Она — это человечиха?

— Она — это женщина, а он — мужчина.

— Это же совсем разные слова. Вот смотри, перьевые — это все птицы…

— Не перьевые, а пернатые.

— Ну, пернатые. А все люди — как?

— Люди? М-м… Люди — это человеки. Вернее — человек. Че-ло-век. Это значит, в отличие от всех остальных существ, — человек. Мужчины, женщины, дети, бабушки, негры, индейцы — все это человек.

— Соколиный Глаз, да?

— Что Соколиный Глаз?

— Индеец.

— А-а-а… Ну, конечно.

— Или вот смотри, курица — петух — тоже разные слова, а одни и те же птицы.

— Вот именно.

…Со временем воробьи и гуси стали упоминаться нами разве что в разминке. Теперь мы играем тоньше.

…— Дрофа…

— Свиристель…

— Козодой.

— Пеликан…

— Пеликана ты уже называл.

— Не называл!

— Называл.

— Это не в этот раз…

— Нет, ты называл в этот, после моего тукана. Вспомни: я — тукан, ты — пеликан.

Выяснять что-либо дальше в таких случаях не имеет смысла, и мы, по взаимному согласию, заканчиваем игру.

Каждый день прибавляет ему опыта. Давно ли он говорил, видя в руках у ребят обруч: «Смотри, у мальчиков мячик и буква О». Или, о других буквах: «Во-о, жук»— это о букве Ж; «А она фырчит»— это о Ф.

— Чего ты хочешь, конкретное мышление, — объясняет мама. — Когда он висел вниз головой на трубе, где сушат белье, и я сказала, что он сломает себе шею и позвоночник, он, представь себе, ответил: «Это который звонит? А его же у меня нет…»

В субботу вечером по радио тихо звучат полузабытые песни. Мы все сидим и слушаем…

— Я так люблю передачи Татарского, — улыбается мама, — такая прелесть.

— Не выходила, а выезжала, — говорит Антон.

— Что значит — выезжала?

— У нее же колеса, это же пушка…