Мадлена, сдерживая свое волнение под взором неотступно сопровождавшей ее сестры-кармелитки, следила, как ее молодые друзья соперничали в срисовывании пентакля Ариэля из книги Гермеса Кападокийского, как вдруг двери монастырской читальни распахнулись и старший Регенсбург вбежал в комнату со словами: «Рупрехт! Я нашел могилу Мардария!»
Глава II. Гробокопатели
«О натура! Неужели же подлинно человек рождается злее всех хищных зверей!»
Н. Макаров
Мадлен осторожно затворила балконную дверь, опираясь на руку Рупрехта и, наступив на склоненную спину Бутурлина, соскочила на землю, радуясь, как школьница, своему бегству.
В харчевне «Трех Королей» старший Регенсбург поведал спутникам свою тайну и рассказал, что более ста лет тому назад, когда имперские солдаты Тилли грабили протестантские замки Баварии и Пфальца, семья Регенсбургов решила бежать в Голландию и, разделившись на маленькие группы, стала пробираться из Пфальца на Кельн и Ахен. Половина всего состояния семьи, все ее фамильные бриллианты и другие драгоценные камни доверены были старому дворецкому Мардарию, верному, многократно испытанному слуге, который, переодевшись купцом, стал пробираться на Кобленц. Однако в самом начале своего путешествия был ограблен имперскими мародерами и убит. Драгоценности попали в руки солдат и были поделены ими между собою.
Среди похищенных драгоценностей находились девять несравненных ни с чем по величине и блеску алмазов, некогда украшавших корону Иерусалимских королей, спасенную одним из предков Регенсбургов при разгроме Радоса.
В течение столетия то в Париже, то в Амстердаме, то у торговцев Лондона в ювелирной продаже появлялись отдельные камни, украшавшие историческую корону. С неимоверными затратами различные поколения Регенсбургов скупили все 8 появившихся в продаже камней и вставили на старые места в железную корону, и только последний, девятый камень, самый большой, не уступающий по блеску благородному Санси, ни разу не увидел света ни в ломбардах, ни на прилавках ювелиров Европы. Он был настолько несомненен в своей драгоценности, настолько ярок в своем блеске, что просто затеряться он не мог.
Пятьдесят лет назад в корону Иерусалимских королей был вставлен восьмой алмаз, купленный у старого Суавиуса в Амстердаме, и с тех пор на ювелирном рынке не попадалось более никакого намека на бриллианты иерусалимской короны. Все поиски были брошены за очевидной бесполезностью еще при деде Франца, как звали старшего Регенсбурга, и только теперь молодое поколение возобновило их с новой силой.
Разбирая старые документы и прослеживая шаг за шагом все путешествие Мардария и картину его убийства, молодые Регенсбурги вскоре пришли к твердому убеждению, что верный слуга, видя бесцельность сопротивления своим грабителям, успел проглотить драгоценный камень и унес его с собою в могилу.
Два года Рупрехт и Франц искали могилу верного доверенного, уверенные, что в ней они найдут утерянный камень, и только сегодня Франц, остолбенев от восторга и страха, увидел плиту с начертанными на ней именем Мардария и датой, не оставляющей сомнения в том, кто под ней был похоронен.
Свет от фонаря ложился на стволы кладбищенских деревьев, подкупленный сторож нес заступы и веревку с ведром; Бутурлин, сопутствуемый Регенсбургами, вел под руку Мадлен, которая заметно дрожала от волнения и ночной сырости.
Тяжелая плита была отодвинута в сторону, и железные заступы, скрипя, вонзались в могильную землю, отбрасывая сырую почву. Работали лихорадочно, сменяя друг друга, ища до рассвета покончить преступное дело.
Через полчаса заступ Рупрехта ударился о стенку гроба и, пробив ветхое дерево, провалился в пустоту… Стали сгребать землю руками. Федор чувствовал, как дрожали в страхе его колени, когда в колеблющемся круге фонарного света вырисовались очертания гроба.
Сняли крышку гроба, и Франц нетерпеливой рукой сдернул полуистлевший саван. В мерцающем свете фонаря среди желтых костей скелета из-под оскалившихся ребер в глаза гробокопателей блеснули голубые лучи бриллианта герцога Бульонского.
В тот же момент Бутурлин почувствовал, что какие-то тени перебегают между деревьев кладбища. Ударом ноги он разбил фонарь и, схватив на руки и без того бывшую в полуобморочном состоянии Мадлену, одним прыжком отскочил от могилы, над которой с факелами и дрекольем выросла толпа поселян, предводительствуемая священником и трактирщиком «Трех Королей», очевидно, выследившим своих подозрительных гостей.
Свалив ударом ноги в живот какого-то парня, бросившегося его догонять, Бутурлин, прижимая к груди драгоценную ношу, добежал до кладбищенской стены, взобравшись на которую увидел прямо под собою белую жандармскую лошадь.
Спрыгнув с забора прямо на трактирного служку, держащего лошадь под уздцы, и свалив его ударом кулака, Бутурлин перебросил через седло безжизненное тело Мадлены и бешеным галопом поскакал к Морхейму.
Глава III. Дань Афродите
«Они бегут, храпят их кони».
А. Пушкин
После часа безумной скачки без дорог, сквозь кусты, через какие-то канавы и заборы Федор понял, что сумел оторваться от преследования, и храп рыжей лошади, скакавшей за его спиной, уже перестал давить на его сознание.
Погоня явно потеряла след.
Покружившись по каким-то хмельникам, Бутурлин, прижимая к груди трепещущую от ужаса спутницу, выехал на дорогу и коротким галопом погнал взмыленного и задыхающегося белого коня. Однако не прошло и десяти минут, как лошадь остановилась, задрожала, опустилась на передние ноги и, едва беглецы успели соскочить на землю, как она в судорогах упала на спину.
Федор оглянулся кругом и заметил на ближайшем перекрестке силуэт какого-то дома.
Толстый вестфалец, содержатель постоялого двора под вывеской «Короля Артура», сообщил беглецам, что лошадей может дать только утром, и отвел им для ночлега огромную комнату с дубовым аугсбугской работы шкапом и старинной кроватью под пологом.
Бутурлин посадил свою спутницу, вздрагивающую при каждом шорохе, в большое кресло и опустился на ковер около ее ног. Старался успокоить ее веселыми рассказами из своей жизни, которые приходили ему на ум, в волнении вспоминая теплоту ее тела, так близко и трепетно прижавшегося к нему во время их бегства.
Толстая свеча, нагорая, теплилась на столе и отбрасывала черные колеблющиеся тени собеседников на стены, обитые старым штофом. Ветер качал ветви деревьев, стуча ими в незанавешенные окна… было жутко и невыразимо сладостно.
Федор несвязно рассказывал свои московские приключения, сбиваясь и путаясь, весь охваченный очарованием своей спутницы, следя линии ее плеча и угадывая очертание груди под тонким полотном рубашки.
Девушка, забравшись с ногами на кресло, прижимались к его высокой спинке и слушала, ничего не понимая в словах Федора, биение его сердца.
Шли минуты, и Федору казалось, что весь мир тонет в отстоях любовных отрав.
Вдруг Мадлена лукаво улыбнулась и как бы неосторожным движением уронила на пол свечу, которая погасла и, шипя, покатилась по ковру.
Молодые люди бросились ее поднимать, их руки встретились, и Федор почувствовал, как в его губы впились влажные губы его спутницы, а ее грудь прижалась к его плечу… Через мгновение он разорвал последние крючки ее платья и в опьянении страсти покрывал поцелуями ее обнаженное жаждущее тело. Федору казалось, что горячее тело Мадлены течет под его руками огненными струями эликсира финикийской Истар, и он был поражен любовной опытностью воспитанницы монастыря серых кармелиток.
Изобретая все новые и новые ласки, он коснулся рукою бедра своей подруги и весь содрогнулся… вскрикнул… под его пальцами скользнула холодная рыбья чешуя.
Мадлен, очнувшись от безумия страсти, вырвалась из его объятий и, забившись в глубь кровати, зарыдала.
