София поняла, что началась защитная речь.

– Разве вы не читаете книг? – продолжал он. – Существует красная нить, идущая от Античности до наших дней. Почитайте Архилоха…[23] “Своей прекрасной розе с веткой миртовой она так радовалась… Тенью волосы на плечи ниспадали ей и на спину. Старик влюбился бы в ту грудь, в те миррой пахнущие волосы…”[24] Об этом писали греки. Хоровая лирика Алкмана[25] воспевает чувственность ребенка. “Детей лишенный жизнь ведет одинокую и горестно по ним тоскует. И от тоски своей изведшись, вступает он в дом теней…” В двадцатом веке о том же писали, например, Набоков и Пазолини. Правда, Пазолини писал о мальчиках.

София узнала еще некоторые формулировки из допросов. – Что вы имели в виду, говоря, что вы могли встречаться в доме теней? – спросила она.

Он улыбнулся ей:

– Это всего лишь образ. Метафора для тайного, запретного места. Если хочешь почувствовать, что тебя понимают, можешь бесконечно черпать утешение в поэзии, психологии, этнологии и философии. Ведь я не одинок, но складывается впечатление, будто в своем времени я один. Ну почему же то, чего я жажду, неправильно?

София поняла, что это – вопрос, с которым он борется уже давно. Она знала, что педофилические отклонения практически неизлечимы. Речь скорее идет о том, чтобы заставить педофила понять, что его извращение неприемлемо и наносит вред другим. Однако прерывать его она не стала, поскольку хотела подробнее изучить ход его мыслей.

– Это не является неправильным по сути, не является таковым для меня и даже, думаю, для Линнеи. Это лишь искусственно созданное представление о неправильности, в социальном или культурном плане. Ergo[26]: здесь нельзя говорить о неправильности в прямом смысле слова. Два тысячелетия назад существовали те же мысли и чувства, что и сейчас, но правильное, в культурном отношении, стало теперь неправильным. Нас просто приучили к тому, что это неправильно.

София сочла его рассуждение вызывающе иррациональным. – Значит, по-вашему, произвести переоценку старого представления невозможно?

– Да, если она противоречит природе, – ответил он с неколебимым видом.

Карл Лундстрём скрестил руки на груди, внезапно приобретя враждебный вид.

– Бог – это природа… – пробормотал он.

София молчала, ожидая продолжения, но поскольку его не последовало, она решила перевести разговор в другое русло. Вернуться к стыду.

– Вы говорите о том, что хотите защитить семью от каких-то людей. Я ознакомилась с полицейскими допросами и прочла, что вы утверждаете, будто вам угрожает русская мафия.

Он кивнул.

– Существуют ли другие причины, по которым вы хотите, чтобы личные данные Аннет и Линнеи засекретили?

– Нет, – коротко ответил он.

Его уверенная осанка ее не убедила. Нежелание рассуждать выдавало, вопреки его намерению, наличие сомнений. Этому мужчине не чуждо чувство стыда, хоть оно и скрыто глубоко внутри. – Вы признаете, что современное общество осуждает ваши действия? – предприняла она новую попытку.

Он сердито кивнул.

– Как вы считаете, ваша семья может стыдиться того, что вы сделали?

Он вздохнул, но не ответил.

– Вы также сказали, что сознаете, что причинили дочери вред, поскольку в современном правовом государстве ваши действия не признаются…

– Я содержал их, – перебил он. – Они никогда ни в чем не нуждались, и как отцу и главе семьи мне нечего стыдиться.

Он опять подался вперед. Его взгляд вновь стал пристальным, и она отпрянула, почувствовав идущий от него запах.

И не только пота. Его дыхание пахло ацетоном.

– У вас хватает наглости спрашивать меня о стыде? – продолжил он. – Я расскажу вам кое-что, чего не говорил полицейским…

Его быстрые смены настроения начали беспокоить Софию. Запах ацетона мог быть признаком недостатка калорий и питания, того, что он не ест. Может, он живет на лекарствах?

– Нас окружают мужчины, самые обыкновенные мужчины, это может быть кто-нибудь из ваших коллег или родственников, не знаю. Я никогда не покупал ребенка, а эти мужчины покупали…

Зрачки у него казались нормальными, но знание действия психофармакологических препаратов подсказывало ей: что-то не так.

– Что вы имеете в виду?

Он снова откинулся на спинку стула и, похоже, немного расслабился.

– Полиция нашла у меня в компьютере компрометирующие материалы, но если они хотят найти действительно серьезные вещи, им надо искать гораздо дальше на севере, в домике в местечке Онге. Там есть человек по имени Андерс Викстрём. Полиции следует проверить его погреб.

Взгляд Лундстрёма блуждал по комнате, и София засомневалась в правдивости его слов.

– Андерс Викстрём покупал детей у Организации. Они называют себя как-то вроде “Третьей бригады” или “Солнцевской братвы”. Там в одном шкафчике есть два видеофильма. На первой пленке мальчик четырех лет и мужчина, педиатр из Южной Швеции. Лица мужчины нигде не видно, но на бедре у него имеется родимое пятно, похожее на лист клевера, по которому его легко вычислить. На второй пленке семилетняя девочка с Андерсом, еще двое мужчин и девушка из Таиланда. Второй фильм снят прошлым летом, и он более жуткий, чем первый.

Карл Лундстрём дышал носом, и когда он говорил, кадык у него ходил вверх и вниз. Его вид вызывал у Софии физическое отвращение. Ей не очень-то хотелось слушать дальше, она чувствовала, что ей трудно воспринимать его рассказ профессионально.

Впрочем, что бы она ни думала, слушать его и пытаться понять являлось ее обязанностью. – Это происходило прошлым летом?

– Да… Андерс Викстрём – это жирный мужик в фильме. Двое других участников не захотели назвать себя, но видно, что тайская девушка находится там не по собственной воле. Она пила много спиртного, а однажды, когда она не выполнила распоряжение Андерса, тот влепил ей пощечину.

София не знала, что и думать.

– Ясно, что вы видели эти фильмы, – закинула она удочку. – Но откуда вам известны детали съемок?

– Я был там, когда их снимали.

София знала, что ей придется сообщить полиции о том, что он ей сейчас рассказал.

– Вам доводилось присутствовать при других подобных случаях насилия?

– Я объясню вам, как это происходит, – начал Карл Лундстрём с печальным видом. – В настоящий момент примерно пятьсот тысяч человек сидят в интернете и обмениваются детской порнографией в форме снимков или фильмов. Получение доступа к материалу предполагает “ответную услугу” в виде собственного вклада. Если имеешь нужные контакты, это несложно. Тогда ты можешь даже заказать себе по интернету ребенка. За сто пятьдесят тысяч тебе предоставят латиноамериканского мальчика, которого ты заберешь в надежном месте. Официально мальчика не существует, и, стало быть, он твой. Следовательно, ты можешь использовать его как угодно, и чаще всего дело, естественно, кончается его исчезновением. За это тебе тоже придется заплатить, если у тебя не хватит мужества лишить его жизни самому, но на такое почти никто не решается. Стоит это, как правило, больше уже заплаченных тобою ста пятидесяти тысяч, возможно, вдвое, и торговаться с людьми такого рода не имеет смысла.

Ничего нового София не услышала. Эти сведения имелись в протоколах допросов. Тем не менее она почувствовала приступ тошноты – желудок сдавило, в горле пересохло.

– Значит, вы сами покупали ребенка?

– Нет, – ответил Карл Лундстрём с усмешкой. – Но, как я уже говорил, я знаю людей, которые покупали. Андерс Викстрём купил детей, заснятых в фильмах, про которые я только что рассказывал.

София сглотнула. В горле жгло, руки дрожали.

– Какие у вас возникали ощущения от подобного зрелища?

– Я возбуждался. – Он снова усмехнулся. – А вы как думали?

– Вы сами участвовали?