Малыш деловито бежит к воде, и женщина бросается за ним. – Это ваш дом там виднеется? – спрашивает мужчина, указывая на просматривающийся между деревьями хутор.

– Точно. Мама с папой сейчас в городе, им надо работать, поэтому я целую неделю пробуду одна.

Она лжет, поскольку хочет посмотреть, как он отреагирует. У нее имеется готовый ответ на этот вопрос, и ей хочется узнать, верен ли он.

– Значит, ты девочка самостоятельная?

Она видит, как женщина на берегу помогает малышу снять одежду.

– Довольно-таки, – отвечает она, оборачиваясь к мужчине.

Тот смотрит на нее с явным интересом.

– Сколько же тебе лет?

– Десять.

Он улыбается и начинает снимать рубашку.

– Десять лет и целую неделю одна. Прямо как Пеппи Длинныйчулок.

Она отклоняется назад, запускает пальцы в волосы и смотрит мужчине прямо в глаза.

– Ну и что тут особенного?

Мужчина, к ее разочарованию, вовсе не выглядит удивленным.

Он не отвечает, а переводит взгляд на свое семейство.

Мальчик направляется в воду, а женщина следует за ним в закатанных до колен джинсах.

– Браво, Мартин! – с гордостью восклицает мужчина.

Потом снимает ботинки и начинает расстегивать брюки. Под джинсами у него оказываются плотно облегающие купальные шорты, разукрашенные под американский флаг. Все тело у него равномерно загорелое, и он кажется ей красивым. Не то что папа, тот вечно серовато-белый, с круглым животом.

Мужчина окидывает ее взглядом.

– Ты, похоже, хоть и маленькая, но очень боевая.

Она не отвечает, но на секунду усматривает в его глазах нечто вроде знакомое. Нечто такое, что ей не нравится.

– Ну, пора окунуться, – говорит он, поворачиваясь к ней спиной.

Затем идет к берегу и пробует воду. Виктория встает и собирает свои вещи.

– Может, как-нибудь еще увидимся, – произносит мужчина и машет ей рукой. – До свидания!

– До свидания, – отвечает она, уже не радуясь одиночеству.

Шагая по ведущей в лес и к хутору тропинке, она пытается вычислить, сколько пройдет времени, прежде чем он к ней наведается.

Наверное, придет уже завтра, думает она, и попросит одолжить газонокосилку.

О безопасности можно забыть.

Стокгольм отличается неверностью, он словно гулящая девка, которая начиная с тринадцатого века расположилась в солоноватых водах и завлекает своими островами и шхерами, своей невинной наружностью. Она столь же прекрасна, сколь вероломна, а ее история окрашена кровавыми банями, пожарами и анафемами.

И разбитыми надеждами.

Когда Жанетт утром шла от дома к станции метро, в воздухе висела прохладная дымка, почти туман, а на газонах вокруг вилл поблескивала ночная роса.

Начало шведского лета, думала Жанетт. Долгие светлые ночи и зелень, непредсказуемые перепады температуры от жары к холоду. Вообще-то это время года она любила, но сейчас оно навевало ощущение одиночества. Существует неписаное коллективное требование: пользоваться этим коротким периодом. Радоваться жизни, давать волю эмоциям, ловить момент. Только при этом не учитывается, что от подобных требований возникает стресс.

Начало лета в этом городе коварно, думала она.

Поезд метро в утренний час пик был заполнен почти до отказа. Из-за ограничений движения, связанных с ремонтом путей, и какого-то технического сбоя поезда опаздывали. Жанетт пришлось стоять в толпе, скопившейся в углу возле одной из дверей.

Технический сбой? Она предположила, что кто-нибудь спрыгнул перед поездом на рельсы.

Она огляделась.

Против обыкновения много улыбок. Вероятно, потому, что осталось всего несколько недель до отпуска.

Жанетт задумалась над тем, как ее воспринимают коллеги по работе. Иногда угрюмой занудой, подозревала она. Грубоватой.

Властной? Возможно. Временами вспыльчивой.

Вообще-то она не сильно отличается от многих других начальников следственных групп. Работа требует определенного авторитета и решительности, а ответственность иногда влечет за собой излишнюю требовательность к подчиненным. Порой теряешь терпение и выходишь из себя. Нравится ли она тем, с кем работает?

Йенс Хуртиг относится к ней хорошо – это она знала. Олунд ее уважает. Про Шварца не скажешь ни того ни другого. А про остальных, вероятно, и то и другое сказать можно.

Однако одна вещь ее задевала.

Большинство из них называли ее Жан, а она не сомневалась, что всем известно: ей это не нравится.

Это все-таки указывало на некоторый недостаток уважения.

Их можно разделить на два лагеря. Во главе лагеря “Жан” стоит Шварц, при котором имеется еще целый ряд коллег. Лагерь “Жанетт” состоит из Хуртига с Олундом, хоть они иногда и оговариваются, и оставшейся горстки коллег или новичков, видевших ее имя только на бумаге.

Почему она не пользуется таким же уважением, как остальные начальники? У нее ведь послужной список значительно лучше и показатели раскрываемости преступлений выше, чем у большинства из них. Каждый год при аудиторской проверке заработной платы ей черным по белому демонстрировали, что она по-прежнему получает меньше средней зарплаты начальников ее категории. Когда назначались новые руководители, претендовавшие на высокий оклад, десятилетний опыт забывался, и по службе продвигались другие.

Неужели в основе недостатка уважения лежит чисто половая причина и все дело в том, что она – женщина?

Поезд остановился на станции “Гулльмарсплан”. Вышло много народу, и пока заходили новые пассажиры, она села на освободившееся место в самом конце вагона.

Она – женщина, занимающая одну из должностей, традиционно принадлежащих мужчинам, и ее называют, нередко снисходительно, Жаном.

Ей известно, что многие считают ее мужеподобной. Женщины не бывают шефами в полиции. Они не командуют ни на рабочем месте, ни на футбольном поле. Они не бывают такими, как она, – авторитетными, грубоватыми или властными, что ни возьми.

Поезд дернулся, покинул “Гулльмарсплан” и выехал на мост Сканстулльсбрун.

Жан, думала она. Свой парень.

Работа по установлению личности жертвы шла медленно. Внешне мальчик не походил на шведа. Все зубы удалены, поэтому приглашать судебного одонтолога для идентификации зубной карты не имело смысла.

В патологоанатомическом отделении больницы в Сольне Иво Андрич снял с полки потрепанный шведский фармацевтический справочник.

Предварительные анализы показали, что в теле мертвого мальчика с Турильдсплан присутствует большое количество препарата ксилокаин адреналин. Иво Андрич прочел, что данный препарат является средством для местного обезболивания с активными субстанциями лидокаина и адреналина. Это одно из самых обычных обезболивающих, применяемых в Швеции зубными врачами, и весьма популярное, поскольку адреналин продлевает время действия обезболивания.

Зубной врач, подумал он. Почему бы и нет? Все возможно. Но зачем же понадобилось до отказа накачивать мальчика средствами местного обезболивания?

Напрашивался ответ: чтобы ему не было больно.

Иво Андричу вспомнились собачьи бои, и в голове возникла чудовищно страшная картина. Предчувствие чего-то большего, нежели просто злоба.

Он усматривал здесь некую цель.

На третий день после обнаружения трупа по-прежнему не появилось ничего нового, что позволило бы продвинуться в расследовании, и Жанетт очень нервничала. Прокурор фон Квист не изменил своей позиции в отношении Джимми Фюрюгорда, и об объявлении в розыск пока не было и речи.

Позвонив и сверившись с регистром пропавших детей, Жанетт узнала, что там нет никого, чье поверхностное описание совпадало бы с мертвым мальчиком. Конечно, в Швеции находятся сотни, возможно, тысячи детей без документов, но неофициальные источники в церкви и Армии спасения сообщили, что не знают никого, похожего на их жертву.