— Ни в коей мере. Сознание собственной исключительности у монарха не имеет отношения к реальной действительности. Свое положение необходимо каждодневно подтверждать, следуя постулату, что государь — первый слуга Государства. Я подчеркиваю — Государства с большой буквы. Это служение абсолютно и не допускает никаких скидок, тем более в отношении собственных удобств и личной жизни.
— Но человек слаб.
— Человек — не монарх. Для монарха подобное объяснение означает признание полной его непригодности для престола. И не надо думать, что люди хотят стать рабами любого монарха, потому что им нравится рабское состояние. Любое подчинение общества — это компромисс ради поддержания в государстве законности, порядка, защиты прав каждого отдельного гражданина.
— Я знаю, как интересовалась вашими опубликованными трудами и мыслями ныне царствующая российская императрица.
— Что не помешало ей расстаться с собственным супругом, который был и моим родственником, и, насколько я знаю, горячим почитателем.
— Ничего удивительного, ваше величество. Петра Третьего увлек великий Фридрих-полководец, знаток военного дела, Екатерину Вторую — монарх-философ. Но все дело в том, что разделять эти две половины одного целого нельзя и не нужно. Неправильное представление о вас не позволяет понять истинное величие вашей личности и вашего царствования.
— Княгиня, я никогда не скрывал, что люблю восторги по поводу моей личности, особенно если они исходят не от подданных, которым я, естественно, не верю, а от лиц, никак от моей власти не зависящих. Чтобы дополнить понравившийся вам портрет монарха-философа, скажу, что идеальное государство, в моем представлении, следует уподобить стройной философской системе, где все части между собой связаны и логически, то есть неотвратимо вытекают одна из другой. Размышлять над, созданием и совершенствованием этой системы и есть обязанность каждого монарха, если даже судьба не наделила монарха необходимыми талантами, то он должен быть обязан ей хотя бы чувством ответственности за свое пребывание у кормила правления своим народом.
Двухмесячное пребывание в Берлине не насытило моей жажды познания этого государства. Обстоятельства складывались так, что я не принимала и не отдавала частных визитов, будучи почти ежедневно приглашаема во дворец. Этому способствовали не только дружеские разговоры с его величеством, но и доброе отношение, которым меня дарила его супруга. Личная жизнь Фридриха Великого была отделена от семейной. В свое время, искупая вину перед родителем за замысел побега из страны, он должен был согласиться на заведомо неприятный для него брак с принцессой Брауншвейг-Бревернской. Согласия между супругами так и не возникло. Королева постоянно оставалась во дворце, тогда как король предпочитал всему свой увеселительный замок Сан Суси, который с такой гордостью мне показывал. Окруженный философами, писателями, артистами, он чувствовал себя вполне счастливым, тогда как королева жила в путах придворного этикета, к тому же явно обремененная сознанием собственной беспомощности в общении с окружающими. Ее заикание и шепелявость делали ее речь почти недоступной для придворных. Один из высоких придворных чинов служил ей постоянным переводчиком, тогда как мне счастливо удалось овладеть ключом этой речи и объясняться с ее королевским величеством безо всяких посредников, что она очень ценила. У королевы не было даже претензий к моему неизменному черному платью, которое дополняла лишь такая же строгая черная шаль. Но если я себе и отказывала в удовольствии жить в Берлине, то еще и потому, что была убеждена в раздражении, которое оно могло вызывать у императрицы, которая связывала Пруссию с памятью своего супруга.
Поездка в Аахен и Спа, эти знаменитые европейские курорты, должна была оправдать мое пребывание в Германии в глазах многочисленных моих русских недоброжелателей. Я плохо верила в полезность этих ванн для моих детей, хотя и не исключала известное благотворное воздействие их на собственное нервическое состояние. Так или иначе, наш путь лежит через Ганновер, который представляется мне островком столь привлекательной для меня Англии на Европейском континенте, рассказы министра Кейта, столь благоволившего ко мне в Петербурге, не прошли бесследно. Курфюршество Ганноверское с 1714 года находится в личной унии с Великобританией и управляется ее наместниками, в настоящее время одним из герцогов. Мекленбургских, который успел передать мне свое желание личного знакомства с княгиней Дашковой. Я не ищу этой возможности, потому что связь со двором лишит меня возможности спокойного осмотра города, столь богатого музеями и древними постройками. К таким раритетам относится собрание древностей, вывезенных во время крестовых походов Генрихом Львом из Палестины в Брауншвейг, и насчитывающая десятки тысяч томов библиотека. В силу своей связи с Ганновером английские короли неизменно заботились о просвещении этого курфюршества. Из того, что я могу вспомнить по рассказам дядюшки Михайлы Ларионовича, английский король Георг I присоединил по Стокгольмскому договору к Ганноверу Бремен и Верден, а Георг II основал в Геттингене университет, куда пригласил все лучшие научные силы Германии. Однако единственное, что я могу себе позволить на этот раз — посещение знаменитой оперы, располагающейся в чудесном и огромном здании. Болезнь кузена Воронцова вынуждает нас с госпожой Каменской отправляться без спутников, хотя здесь это и не очень принято.
— Вам не кажется, княгиня, что следовало бы отказаться от этого посещения оперы? Бог весть с какими неприятностями могут столкнуться в театре одинокие женщины.
— Полноте, мой друг, с нами будет наш лакей, и к тому же мне слишком хочется услышать немецкую школу пения. В Москве и Петербурге нам приходилось слушать только итальянскую, между тем знатоки утверждают, что эти школы очень разнятся, но и не уступают друг другу по своим достоинствам.
— Ваша любознательность, княгиня, граничит со страстью.
— Пусть так, но видите, как все благополучно устроилось. Мы получили билеты в ложу, где находятся одни дамы, и нам нет необходимости общаться с ними как иностранкам.
— Вы уверены, что их общество окажется приличным?
— Если оно прилично для присутствующих на спектакле лиц царствующей фамилии, то какой ущерб двум никому не известным иностранкам они могут нанести? Нет, нет, оставьте ваши опасения, я беру всю ответственность на себя. Никогда не поздно назвать свое настоящее имя и получить необходимую защиту. В конце концов, принц знает о вашем приезде в город.
— О Боже, княгиня, этот молодой человек из ложи герцога выслушивает какие-то указания герцога, который их дает, указывая на нас. Он выходит из ложи! Не сомневаюсь, что направляется к нам.
— Возьмите себя в руки, друг мой, и не удивляйтесь ничему из того, что я стану говорить. Просто молчите.
— Сударыня, простите мне мой вопрос, но я задаю его от имени герцога: не иностранка ли вы?
— Иностранка, если это так интересует его светлость.
— А не будет ли нескромностью спросить ваше имя?
— Конечно, будет, и вы это отлично знаете! Женщина никогда и ни при каких обстоятельствах не обязана называть своего имени, и не думаю, чтобы в таком просвещенном и блистательном курфюршестве, как Ганноверское, этим правилом пренебрегали.
— Нет, безусловно, нет. Но я взял на себя смелость…
— И напрасно это сделали. Наши имена наверняка не знакомы ни вам, ни его сиятельству, так что нет нужды обременять ими ваш слух и память. Засим прощайте, молодой человек!
— Как вы осмелились, княгиня! Я чуть не умерла от страха.
— И напрасно. Как видите, ничего страшного. А теперь давайте разберемся с нашими милыми соседками, которые повергнуты, похоже, в полное изумление. Не уверена, знаком ли им французский язык, попробуем изъясниться на немецком. Мадам, любезность вашего обращения побуждает нас раскрыть перед вами, кто оказался с вами в одной ложе. Я — певица, моя подруга — танцовщица, и обе мы находимся в Ганновере в расчете на получение выгодного ангажемента.
