– Ничего себе! – От переизбытка эмоций Ника ущипнула сестру за бок, и та едва не вскрикнула.

– Очумела?

– Ты только посмотри, как нам повезло! – жарко зашептала Ника на ухо Марте, которая в современном художественном искусстве смыслила чуть больше, чем утка в японской кухне.

– Почему повезло? – отчего-то испугалась зловеще-радостного шепота кузины Марта.

– Потому! Смотри, смотри влево, – велела ей Ника. Марта послушно повернула голову в нужную сторону. – Мужчина в джинсах и в черной футболке!

– И что? – пожала Марта плечами. – Дядька какой-то с хвостиком.

– Сама ты дядька! За окнами дядьки ходят, а это – Томас Радов, – шикнула на нее Ника.

– Кто это? – благополучно забыла фамилию художника, на чью выставку они пришли, ее кузина.

– Художник! – покачала головой продолжавшая восторгаться всем происходящим Ника. – Пошли ближе! Кажется, у Томаса интервью берут, подслушаем!

И девушки действительно, делая вид, что рассматривают очередную композицию, которая казалась Марте воплощением человеческого безумия, стали подбираться ближе к чудесному Томасу Радову, у которого женщина с пегими волосами и мужчина-колобок брали интервью.

– Одна из ваших последних работ в жанре инсталляции называется «А мы были детьми?». Критики дают положительные рецензии на эту работу и очень часто говорят о ней в последнее время. С чем связано создание данной инсталляции?

– Естественно, с моим мироощущением, с чем же еще? – заявил, недолго думая над ответом, мужчина с хвостиком и в джинсах. – Все, что я создаю, связано с волнениями моей души. – Он разразился целой лекцией по поводу своего видения проблемы.

– У вас ведь трое детей? – уточнил второй журналист, размахивая диктофоном как оружием.

– Да. Трое. И совсем уже взрослые, – расчувствовался знаменитый художник.

– Вы растили их в одиночестве? Так ведь? Один? – никак не могла спрятать свой пафос пегаволосая женщина.

– Вы правы, – подтвердил Томас и, подумав, добавил, припустив в голос нотки светлой грусти: – Растил один. Троих детей. Одновременно поднимал на ноги младшего брата. Трудное время было, но хорошее.

– И, наверное, еще и семье помогали? Матушке с отцом? – с умилением уставилась на него журналистка. Томас вновь ослепительно улыбнулся:

– Конечно. Они же мои родители. Как иначе?

– В одном из интервью вы упомянули, что ваш младший брат психически нездоров и…

– Стойте, стойте! – поднял руки вверх господин Радов, как будто бы его собирались расстрелять. – Пусть он и нездоров, но не будем говорить о нем!

– Конечно, как скажете, – стушевался колобок. Молчащий директор галереи хмыкнул в кулак, но промолчал. Кажется, он лично знал «нездорового» младшего брата Томаса.

– Могу сказать лишь то, что родителям было с ним тяжело, и я забрал его к себе, – скромно сообщил Радов. – Он стал моим четвертым крестом…

– О Боже, вы, гениальный художник, были кормильцем такой большой семьи! – восторженно воскликнула тем временем женщина-журналист. – Вам приходилось работать и писать картины, так ведь? Как же только вас не изгрызла материальная сторона бытия?

– Дорогая моя, – улыбнулся ей, как милостивый император верно подданной Томас, – творить – мое призвание. От призвания не отказываются – это и дар, и проклятие одновременно. И, поверьте, как бы тяжело мне ни приходилось, как бы ни грызло меня бытие, ничего не смогло и не сможет заставить меня бросить искусство. Оно – это я. Я – это оно. Кстати, – добавил он чуть-чуть лукаво, – я тут о перфомансе подумываю…

– Какой он забавный, – шепнула улыбающаяся Марта Нике, глядя, как журналисты наперебой начали выпытывать из лучащегося радостью художника информацию о возможном будущем перфомансе. А он словно того и ждал: заложил руки за спину, чуть приподнял подбородок и, глядя влево, начал неспешно рассказывать о будущей концепции своих возможных творческих работ. Со стороны это выглядело так, как будто Томас делился с окружающими разгадками на самые волнующие тайны бытия.

– Он невероятный. Хотя-я-я, конечно, своеобразный. Это потому что самобытный. Пошли за ними, – велела Ника сестре, осторожно следуя за медленно движущейся компанией. Ей хотелось послушать еще.

– Ваши дети до сих пор живут с вами? – продолжались расспросы тем временем.

– Да. Кстати, моя старшая дочка собирается замуж, – продолжал неспешно рассматривать чудовищную композицию, которая была им, собственно, и создана, длинноволосый жизнерадостный мужчина. Видно было, что свое творчество он любил безмерно.

– За кого? – с придыханием спросила журналистка, не выпуская из рук блокнота с карандашом.

– За человека, – услужливо сообщил ей Томас. Директор галереи вновь позволил себе смешок.

– А что, были претенденты внеземных цивилизаций? – поинтересовался мужчина-колобок с диктофоном в руках, не поняв юмора. – Вот вы знаете, наши местные господа уфологи…

– Были, – перебил его более чем непосредственный художник, – знаете ли, мне казалось, что этот типан, то есть, – тут же поправился Томас, – конечно, милостивый государь был родом откуда-то с Альфа-Центавры. Или по крайней мере с Сатурна.

– Как вы это поняли? – поинтересовался тут же колобок с диктофоном. Его коллега закатила глаза. Похоже, они были в восторге от художника.

– У него строка с данным сообщением по лбу бежала без устали, – отозвался Томас. – Хорошо, что моя девочка выбрала приличного мальчика, прекрасно ориентирующегося в современном искусстве. Между прочим, ее избранник – мой поклонник. А что у вас там с местными уфологами? – заинтересовался художник.

– Давай автограф попросим? – прошептала Ника, глядя, как компания вновь медленно отходит вправо.

– Если у него такие жуткие скульптуры и картины, боюсь представить, как он расписывается, – отреагировала Марта, делая вид, что ей интересно огромное нечто, напоминающее воронье гнездо, в котором сидела со скучающим видом самая настоящая смерть с косой. Вокруг нее валялись яичные скорлупки. А над ними витали прекрасный феникс и пестрый попугай.

– Такое чувство, что она, – выразительно покосилась Марта на смерть, – высиживает яйца. Хотя-а-а если взять в расчет, что яйца – символ зарождающейся жизни, то становится понятно и даже интересно…

– Да, милая, совершенно верно, – неожиданно раздался приятный голос Томаса за спинами сестренок Карловых. Девушки мигом обернулись. Как оказалось, небольшая группа людей во главе с художником, циркулировавшая по залу, незаметно подобралась к девушкам, вернее к композиции со смертью, о которой художник что-то рассказывал, и Радов, услышав слова Марты, не мог не ответить ей.

– Здравствуйте, – тут же смело поздоровалась Ника, не веря своим глазам. Марта, чуть зарумянившись, тоже пробормотала слова приветствия.

– Добрый день, – покивал им Томас. – Рад видеть вас на своей персональной выставке.

– Спасибо, что приехали в наш город, – так же смело улыбнулась Карлова. – Вы один из самых мои любимых современных художников.

– Правда?

– Конечно! Мы с сестрой даже и не думали, что сможем увидеть вас так… просто! Да? – дернула Марту за рукав Ника.

– Да, – отозвалась она, чуть смущаясь. Надо же, этот дядька с хвостиком к ним подошел. И вся его компания – тоже. Стоят теперь за спиной и смотрят, а фотограф так и продолжает самозабвенно щелкать затвором.

– Как же приятно, милые, как же приятно, – моментально расчувствовался длинноволосый мужчина и тут же влегкую принялся объяснять суть результата собственного творчества, сводящегося к тому, что смерть подобна курице и извечному философскому вопросу, связанному с ней – что появилось первым: курица или яйцо? – … смерть или жизнь? – минут через десять закончил Томас, вопрошающе обратившись к собравшимся вокруг людям – а их становилось все больше и больше.

Посетители выставки, заходящие время от времени в этот небольшой зал, явно не ожидали встретить в нем того, ради которого они сюда, собственно, и пришли, а встретив, не преминули подойти и хотя бы одним глазком взглянуть на художника.