9 февраля 1813 года Фердинанд Бурбон издал декрет об учреждении вооруженных отрядов для «наведения порядка в деревнях». С появлением этих вооруженных отрядов, которым правительство, по существу, отдало на откуп охрану общественной безопасности, возложив на них обязанность поддержания порядка и защиту имущества аграриев, и возник «дух мафии», дух насилия.
В «Истории сицилийской революции» Джемелли[17] отмечает, что «истоки этого пресловутого института восходят к феодальной эпохе, когда государственные силы были повсюду заменены силами частными, когда бароны-землевладельцы, желая защитить свое имущество, вынуждены были содержать на свои средства отряды «преступных элементов»; эти последние действительно охраняли их дворцы, усадьбы и стада, однако с тем условием, что бароны в свою очередь защитят их от преследования властей за все злоупотребления, грабежи и преступления, которые они совершат над другими. При таком положении вещей правительство не имело никакой возможности обуздать эти банды, которые преспокойно жили и бесчинствовали под сенью самого феодального замка».
Этот анализ был подтвержден Сальваторе Франческо Романо[18], писавшим в своем очерке, посвященном этой проблеме: «Вооруженные отряды, распущенные королевским декретом от 14 октября 1837 года, были затем восстановлены для оказания давления на сицилийский парламент 1848 года и для разгрома крестьянских отрядов, которые видели в революционной ситуации возможность своего освобождения».
«Дух мафии», то есть безграничная власть и насилие, осуществляемые любыми средствами, в любой момент и по любому поводу без всякого при этом риска предстать перед судом за свои действия, органически связан с ролью преступных элементов в борьбе землевладельцев с крестьянами, которые первые стали жертвами мафии. Именно в эту эпоху, то есть в 1812—1850 годы, «дух мафии» обретает конкретное воплощение. Его эпицентр — провинция Палермо, по мере же удаления от столицы Сицилии, то есть от центра политической и экономической власти, на восток его проявления все более слабеют. Народные восстания 1848 года фактически освятили существование этих незаконных организаций, призванных защитить частные интересы и привилегии.
Свидетель-современник следующим образом комментирует создавшееся тогда положение[19]: «Правительство, не способное бороться с мафией, настигнуть ее и покарать, вступило в сговор с преступниками — оно использовало их. Самых отъявленных мошенников пожаловали вместо петли на шею мундиром, денежным содержанием, а порой и орденом, словом, их сделали хранителями общественной безопасности. Простых же, мелких воришек прижали, но вместо пришедшей в упадок родовой аристократии «поднималась аристократия преступного мира, всеми признанная, обласканная и почитаемая».
Охрана огромной территории Сицилии была поручена немногочисленному штату, изредка достигавшему 200 человек. Поэтому вооруженные отряды прибегали к достойным их средствам, и правительство должно было мириться с этим. Появились сообщники, которые тоже становились звеньями разбойничьей цепи».
Начиная с 1812 года, по мере того как над феодальной системой нависала все более непосредственная угроза (вследствие народных движений 1820 и 1848 годов), клика габеллотто и главарей мафии, покровительствуемая баронами, старалась лишить законно установленные органы власти какой бы то ни было власти, фактически присваивая себе все их функции: охрана общественной безопасности в деревне была доверена частным отрядам охранников, а члены мафии заботились об отправлении правосудия на свой манер, ставя его в зависимость не столько от уважения закона, сколько от слепого подчинения им и стремления во что бы то ни стало лишить государственную власть повода вмешиваться в их дела. В результате они заставили признать их судьями и миротворцами и, наконец, быстрыми и молчаливыми вершителями правосудия, базирующегося на древнем законе мести.
Таково было положение в Западной Сицилии в 1830— 1840 годах, когда его разоблачил прокурор Пьетро Уллоа[20]. «Во многих сельских местностях, — писал Уллоа, — существуют братства, своего рода секты, именующие себя партиями, по им неведомы никакие собрания, ничто не связывает их, кроме одного — зависимости от главаря, это либо землевладелец, либо видный священник. У них есть общая касса, средства которой используют для того, чтобы добиться снятия какого-либо чиновника, или же для подкупа его, или защиты, а то и для обвинения человека невиновного. Между крестьянством и преступным миром возникло своего рода соглашение: стоит совершиться краже, как тотчас появляются посредники и предлагают мировую — за соответствующую мзду вернуть украденное...»
Положение оставалось таким же и 40 лет спустя. Вот что заявил 12 июня 1875 года в палате депутатов бывший главный прокурор апелляционного суда в Палермо Диего Таяни: «Органы государственного управления осуществляли свою власть путем соглашения с мафией, требуя ее услуг взамен оказываемого ей покровительства и гарантии неприкосновенности».
«А за услуги надо платить, — писал впоследствии экономист и политический деятель Дж. Лоренцони[21], — даже когда ими пользуются органы префектуры или же политические власти; последним в ходе борьбы между кандидатом, ставленником правительства, и кандидатом оппозиции трудно устоять перед искушением прибегнуть к помощи мафии, чтобы обеспечить победу своему кандидату. Подобные факты являют собой пример, который более пагубен, чем деятельность тысячи членов мафии, ибо он питает сам источник «духа мафии», порождает презрение к органам судебной и государственной власти, которые, пользуясь услугами мафии, сами становятся как бы ее сообщниками».
Таким было положение и после объединения Италии. Вот что писал комиссар полиции Д. Алонджи[22]: «За редким достойным похвалы исключением, в местных коммунах царят невежество и самое грубое, безудержное самоуправство, порождающие в ответ в народных массах страх, покорность и затаенную злобу. Честные и благородные люди бегут из мэрий маленьких коммун, ибо работать там трудно и опасно. Туда же алчно стремятся попасть мерзкие людишки с нечистой совестью, ибо это место сулит им незаконные доходы без риска предстать перед уголовным судом, сладость власти и самоуправства, воскрешающих в памяти образ дона Родриго[23] без его геральдического герба».
Таким же оставалось положение в конце минувшего века, когда в 1893 году в Сицилии состоялись выступления крестьян, организованных в «союзы трудящихся» (фаши). В 1893 году в Сицилии насчитывалось примерно 200 таких союзов, некоторые из них цели свое происхождение от рабочих обществ 1848 и 1860 годов, тех, которые за полвека до этого организовывали школы, общества взаимопомощи, медицинскую помощь и практиковали выдачу «займов под честное слово».
Созданные первоначально с целью организации взаимопомощи, эти «союзы», как бы они ни напоминали прежние рабочие общества, не были, по крайней мере при своем возникновении, связаны с анархо-социалистическим движением на континенте, правда их наиболее видные руководители явно находились под влиянием идей Энгельса.
Социалистическая партия, возникшая как партия рабочего класса в 1893 году, не выработала еще своей линии и своей позиции «по отношению к широкому движению народных масс, каким было движение сицилийских крестьян»[24]. Эта нерешительность явствует из письма, с которым Анна Кулишова[25] обратилась к Фридриху Энгельсу, «прося уточнений относительно критериев, которых следует придерживаться в отношении крестьянского движения в Сицилии и Венецианской области», а также из слов Н. Колаянни[26], который год спустя писал, что «тогда лишь очень немногие (а пожалуй, и вовсе никто) придавали какое-то значение событиям, происходившим в Сицилии, несмотря на двойное избрание нашего друга Дж. Де Феличе Джуффрида и несмотря на оказанную мне в 1890 году честь быть четырежды выдвинутым кандидатом в депутаты и на победу, одержанную мной в 1892 году».
