О каком великом поэте в конце концов идет речь? Похоже, о друге любезном.
Попутно заметим это посвящение: «Борису Рыжему, с любовью». Тоже игра — на соответствующем посвящении «Рождественского романса» Бродского: «Евгению Рейну, с любовью». Потом будет и это посвящение Бориса: «Кейсу Верхейлу, с любовью». Многое в этих судьбах вилось вокруг Бродского, по следу его звездной славы, с утаенным распределением ролей.
Дозморов живет сейчас в Лондоне. Я написал ему. Он отозвался: «Я целиком поддерживаю этот проект и готов помочь Вам всеми силами». Я попросил ответить на некоторые вопросы.
26.8.2014 14:58:58 пользователь Олег Дозморов… <…> написал:
Илья Зиновьевич, как Вы просили, тезисно:
1) Что Вы считаете наиболее точным и справедливым в материалах о БР — в мемуарах, рецензиях, оценках и проч.?
— Наиболее ценны, по-моему, те материалы, где Борис показан как поэт. Статьи Пурина, Машевского, Лурье, вообще питерское крыло — там главным образом поэт, его стихи, то, что он сам считал бы ценным услышать о себе. Там Борис поставлен в контекст поэзии, и это верно, я считаю. Я уверен, что все сказано в стихах, все ключи и отмычки там и самый продуктивный путь к пониманию его поэзии, жизни и смерти — через стихи.
Мемуары же в основном о человеке, а тут все видели Бориса с разных сторон: сын, муж, брат, школьный товарищ, начинающий поэт, играющий силой молодой мэтр, эпатажный персонаж литжизни и т. д. Что тут правда и где настоящий Борис, сказать сложно. Это вереница ролей, отражений в зеркалах. В плане отдельных моментов биографии я не уверен в необходимости полной объективности, потому что мы имеем дело с поэтом, ну и потому, что не для всего наступило время. Я бы выбрал правду стихов, а не бытовую правду. Мне кажется, последняя все запутывает.
2) Что достоверно у Мельникова[5], а что — вранье? Он ведь схлопотал по морде от Ольги Рыжей.
— Мельников задавал вопросы и, как мне кажется, расшифровывал с установкой на поиск некоей «правды», как он ее понимает. Понимает он эту правду низко, на уровне «пил, дрался, совершал неприглядные поступки». У него не вранье, а часть правды, что даже хуже вранья. Он этакий разоблачитель, ничего не смыслящий в стихах. Он искал скандальные подробности, действовал вне этики. Он посылал тем, кого интервьюировал, то, что говорили о них другие, провоцировал, интриговал. Тексты интервью он не заверял и распространял вопреки запретам. Кроме того, он разговаривал с родственниками и знавшими Бориса поверхностно или вне литературы (знакомые по лит-объединению, одноклассники, учителя), а с литераторами почти нет. Он их легко разговорил на бытовые темы. Отсюда такой перекос.
В общем, я думаю, что собирательно Мельников — это такая часть культуры, которая еще напишет своего «Анти-Рыжего». Борис отверг его стихи, когда работал в «Урале».
Все стихи последних лет посвящены жене. В них есть внутренняя история всего происходившего. Он любил именно Ирину. Остальное неважно.
Wed, 27 Aug 2014 07:34:34 +0400 от Илья Фаликов <…>:
Доброе утро, Олег.
Прежде чем мы свяжемся по скайпу — парочка предварительных вещей.
Что бы Вы хотели увидеть в разговоре о БР из него самого о себе и своего о нем?
Арифметика взаимных посвящений: сколько у него о Вас и сколько у Вас о нем. Названия.
Что о нем вообще написано Вами.
Неплохо было бы подослать мне его предисловие к Вашей книге.
Самый подробный ответ Олега — 27 августа 2014 года:
…Арифметика прижизненных посвящений — наверное, было поровну, но у меня нет здесь моих стихов 90-х годов, весь архив остался в Екатеринбурге. Мы, кроме того что встречались и говорили по телефону, еще и переписывались. Эта шуточная переписка включала в себя и стихи.
Из своих, написанных при жизни Бориса и посвященных ему, смог найти только то, что опубликовано.
«Боря, двадцать два…» (есть в «Роттердамском дневнике»), написано в 1996 году (ошибка Олега: стихотворение начинается строчкой «Боря, двадцать три…» и написано годом позже. — И. Ф.).
«Аполлон» («Остановись прикурить на мосту…») — опубликовано в «Арионе», № 1, 2002 год, написано в 1997.
«Воспоминание» — «Звезда», 1998, № 11, написано в 1997 году.
Еще есть «Нижневартовск, Тюмень и Сургут…» (не опубликовано, написано в 1998 году).
И очень много стихов, где есть Борис, написанных после его смерти. Несколько десятков…
Что же касается посвящений Бориса мне, то вот они:
«Мысль об этом леденит, О…»
Офицеру лейб-гвардии Преображенского полка г-ну Дозморову, который вот уже десять лет скептически относится к слабостям, свойственным русскому человеку вообще
О. Дозморову («Над головой облака Петербурга…»)
К Олегу Дозморову («Владелец лучшего из баров…»)
Памяти Полонского («Мы здорово отстали от полка…»)
Стихи, где я упомянут:
«Вы, Нина, думаете, вы…»
«До утра читали Блока…»
Поездка («Изрядная река вползла в окно вагона…»)
«Рейн Евгений Борисыч уходит в ночь…»
Стихи с эпиграфом «Нижневартовск, Тюмень и Сургут…»
И еще что-то было, нужно проверить по книгам.
Предисловие к моей книге прилагаю. Оно было написано в 2000 году к предполагавшейся книге (она вышла уже после смерти Бориса).
Написано мной о Борисе:
— Некролог — был напечатан в газете «Уральский рабочий» 10 мая 2001 (прилагаю)
— «Премия „Мрамор“» («Знамя», 2006, № 2)
— Статья для журнала «Русская литература» (прилагаю)
— Интервью Мельникову («Урал», 2001, № 5)
Еще были маленькие предисловия к публикациям Бориса на Урале в 90-е годы. Их, к сожалению, у меня нет под рукой.
Мы еще не раз вернемся к Олегу Дозморову.
Сюжеты взаимодействия поэтов, не обязательно равных по известности и дарованию, складываются зачастую причудливо. В 2004 году в Екатеринбурге А. Кузин выпустил книжку «Следы Бориса Рыжего», свод его дневниковых записей. Вряд ли будет преувеличением найти след Кузина — по праву рождения в городе Верхний Уфалей Челябинской области — в молодом шедевре Бориса (1997):
Я на крыше паровоза ехал в город Уфалей
и обеими руками обнимал моих друзей —
Водяного с Черепахой, щуря детские глаза.
Над ушами и носами пролетали небеса.
Можно лечь на синий воздух и почти что полететь,
на бескрайние просторы влажным взором посмотреть:
лес налево, луг направо, лесовозы, трактора.
Вот бродяги-работяги поправляются с утра.
Вот с корзинами маячат бабки, дети — грибники.
Моют хмурые ребята мотоциклы у реки.
Можно лечь на тёплый ветер и подумать-полежать:
может, правда нам отсюда никуда не уезжать?
А иначе даром, что ли, желторотый дуралей —
я на крыше паровоза ехал в город Уфалей!
И на каждом на вагоне, волей вольною пьяна,
«Приму» ехала курила вся свердловская шпана.
(«Я на крыше паровоза ехал в город Уфалей…»)
Здесь поставлен мучивший тогда Бориса вопрос: «Может, правда нам отсюда никуда не уезжать?»
Нет, уезжать не из страны — из родного города. Ни Штаты, куда его звал погостить Владимир Гандельсман, ни Прага с приглашающим Кириллом Кобриным не прельщали Бориса, да и финансы пели романсы. Кобрин до отъезда в Прагу жил в Нижнем Новгороде. В веселом месяце мае двухтысячного года он устроил нижегородский фестиваль-конференцию на тему русской провинции. Туча участников мероприятия за три дня пролилась слезами, счастливыми и пьяными вперемешку. Великая река матушка Волга пополнилась патриотической влагой.
