Не высидел дома. Анненский, Тютчев, Фет. Опять, тоскою к людям ведомый, иду в кинематографы, в трактиры, в кафе. («Надоело», 1916) Версты улиц взмахами шагов мну. Куда уйду я, этот ад тая! Какому небесному Гофману выдумалась ты, проклятая?! («Флейта-позвоночник», 1915) А что — ад? Лермонтов мог найти его, заглянув в Александра Полежаева: О, дайте мне кинжал и яд, Мои друзья, мои злодеи! Я помню, помню жизни ад, Мне сердце высосали змеи! («Отчаяние», 1836) На этом стихотворении был раскрыт полежаевский том, лежавший на рабочем столе Бориса в роковую ночь его ухода. А тогда, в 1995-м, Кузин вместе с И. Зубовым, И. Воротниковым, Л. Луговых и Рыжим организовал литературное движение «Горный родник». Оно просуществовало недолго и было некоторой — легкой по существу — игрой. Ничего значительного не случилось. Интересней другое — движение Рыжего исключительно наверх. Уже в 1993-м у него, начинающего по всем статьям, был авторский вечер на площадке ДК автомобилистов. Он выезжает в Москву, его обильно печатают на Урале. Вот ряд первых публикаций: уже названная подборка в «Российской газете» (1992), первое журнальное выступление — в «Уральском следопыте» (1993. № 9), восемь стихотворений с интервью Юрию Шинкаренко в «Екатеринбургской газете» (1994), десять других публикаций в течение 1994–1995 годов и подборка в журнале «Урал» (1995), почетная вещь для молодого да раннего. Борис дает интервью газете «Горняк» (1994. № 4), голос его решителен: — В чем состояла работа семинаров? — В моем семинаре — в обсуждении стихов. Каждый из участников читал свои произведения, а затем остальные, а также руководители семинара высказывали свои впечатления, замечания, пожелания. Взгляды на поэзию не всегда совпадали. Например, когда я прочитал свои стихи, то услышал, что пишу не совсем в традиционном ключе, ориентируюсь на «иной пласт культуры». Имя почитаемого мной Иосифа Бродского, на творчество которого я сослался, не оказалось здесь авторитетным. Но никто не запрещал спорить, доказывать свою точку зрения. Мне тоже не все нравилось из того, что читали другие. В конце концов С. Золотцев (поэт, руководитель семинара. — И. Ф.) подвел итог: лично не разделяя моих поэтических симпатий, он все-таки отозвался о моих стихах положительно и ободряюще. В общем, я остался доволен обсуждением, которое помогло мне шире, профессиональней взглянуть на смысл поэзии и ее средства. — Значит, время и деньги, потраченные на поездку в Москву, не пропали зря? — Я не надеялся, что меня примут в Союз писателей, подобно тем, кто уже являются авторами книг. Главная польза была в творческом общении с более опытными товарищами по перу — Николаем Колычевым из Мурманска, Сергеем Квитковым из Краснодара, Александром Леонтьевым из Волгограда и другими. Я понял, что только серьезное, критическое отношение к собственному творчеству помогает не удовлетворяться сделанным. Лишь поэт, который постоянно развивается сам, может повести за собой читателей. Иначе не бывает… С Олегом Дозморовым Бориса познакомил тот же Кузин, это было в 1996-м, в начале октября. «Иду красивый, двадцатидвухлетний», — мог бы сказать каждый из них — полных сверстников между собой и Маяковским периода «Облака в штанах», и Борис, возможно, так и делал или так и думал. Олег был другим. Каким? В 2000 году Борис написал в предисловии к книжке собрата: «Олег Дозморов — один из любимых моих поэтов, мой, пожалуй, единственный друг, которому я могу пожелать вдумчивого читателя, но, увы, не громкой славы, он недостаточно решителен для этого». Эта книга — «Стихи» — Дозморова вышла уже без Бориса (2002), но путь до нее они проделали поистине совместно. С самого начала эта дружба сопровождалась фонтаном строк. «К Олегу Дозморову» (1997): Владелец лучшего из баров, боксёр, филолог и поэт, здоровый, как рязанский боров, но утончённый на предмет стиха, прими сей панегирик — элегик, батенька, идиллик. Когда ты бил официантов, я мыслил: разве можно так, имея дюжину талантов, иметь недюжинный кулак. Из темперамента иль сдуру хвататься вдруг за арматуру. Они кричали, что — не надо. Ты говорил, что — не воруй. Как огнь, взметнувшийся из ада, как вихрь, как ливень жесткоструй− ный, бушевал ты, друг мой милый. Как Л. Толстой перед могилой. Потом ты сам налил мне пива, орешков дал солёных мне. Две-три строфы неторопливо озвучил в грозной тишине. И я сказал тебе на это: вновь вижу бога и поэта. …Как наше слово отзовётся, дано ли нам предугадать? Но, право, весело живётся. И вот уж я иду опять в сей бар, единственный на свете, предаться дружеской беседе. Поздний друг Бориса Кейс Верхейл писал ему о том, что в его стихах постепенно обнаруживается эпик. Это почти так. У него были когда-то наивные попытки поэм — «Мы» (1992), «Звезда — Размышление» (1993), но он и сам их разогнал. Я скажу тебе, что хотел, но сперва накачу сто грамм. Так я в юности разумел вне учебников и программ: Маяковский — вот это да, с оговорками — Пастернак, остальное белиберда. По сей день разумею так. Отыграла музыка вся. Замолчали ребята все. Сочинить поэму нельзя — неприлично и вообще… («Я скажу тебе, что хотел…»,1998) Однако со временем Рыжий все чаще пишет лирический нарратив, сюжетику, рассказ в стихах. Его Вторчермет — череда новелл, внешне бытовых, повседневно предметных, абсолютно вещественных. Онтологическая надстройка — борьба Добра и Зла — ненавязчиво сквозит в самом звуке, в ноте высокой горечи. В посвященном Олегу стихотворении он дает полуфантазийную конкретику частной жизни товарища на фоне общей жизнедеятельности города и мира. Дозморов отвечает стихотворением «Аполлон» (1997): Борису Рыжему, с любовью Остановись прикурить на мосту, на Боровицком. Вечер, как бритвой, проводит черту в сумраке мглистом. Вот и закат два погона пришил к храму, который, красными взорван, недавно ожил, ожил по новой. Здесь, где трава изукрасила склон, вывив полоски, с водкой, гитарой гулял Аполлон, но не Полонский. В точно таком же, да только в другом — жил против правил, в дальних кварталах отыскивал дом. (Шпили расплавил, влил в себя бронзу, запойный закат.) О, то и дело в жизни случался как будто затакт. Не надоело? Жил он и умер, бедняга, и свет словно растерян, там, где родился великий поэт, верный потерям. |
