— Ты сам знаешь ответ, — тяжело выдохнул Рейстлин. Его силы были почти на исходе.

Фистандантилус, не сводя с Рейстлина пылающих глаз, медленно кивнул.

— Я уже говорил, — пробормотал он, — мне жаль, что тебе уготовано небытие. Вместе — ты да я — мы могли бы сделать очень многое. Теперь же…

— Жизнь — для одного, смерть — для другого, — закончил за него Рейстлин.

Вытянув вперед руку, молодой маг бережно положил рубиновый амулет на каменную плиту и, услышав, как Фистандантилус бормочет заклинание, поспешил ответить ему собственным заклятием.

Битва длилась очень долго, и двое хранителей Башни, извлекших это видение из памяти распростертого перед ними черного мага, пребывали теперь в глубокой растерянности. До сих пор действие представало перед ними в мысленных образах Рейстлина, однако внезапно соперники стали настолько близки, что стражи Башни видели схватку глазами сразу обоих магов.

Фиолетовые молнии с сухим треском срывались у противников с кончиков пальцев, тела под прожженными черными мантиями корчились от боли, вопли ярости заглушали хруст расщепленного дерева и крошащегося камня. Жар волшебного пламени плавил каменные стены, обжигающие ветры терзали соперников с неистовой яростью, огненные шквалы заливали коридоры, а сквозь зияющие провалы в полу являлись из Бездны по зову своих повелителей чудовищные призраки. Могучие стихии до основания сотрясали мрачный замок Фистандантилуса, так что его крепкие стены начали трескаться и осыпаться.

Внезапно один из магов с криком, исполненным ужаса и муки, рухнул на пол, и изо рта его хлынула кровь.

Но кто есть кто? Кто пал в этой схватке, а кто уцелел? Как ни старались стражи Башни найти ответ, все было тщетно.

Между тем победитель сам едва держался на ногах. Некоторое время он собирался с силами, а затем медленно двинулся вперед по изуродованному полу.

Его дрожащая рука протянулась к каменной плите и зашарила по ее выщербленной поверхности. Наконец обожженные пальцы нащупали и крепко схватили оправленный в серебро рубин. Затем маг медленно побрел туда, где лежал его поверженный враг.

Там, у распростертого тела, он опустился на колени и положил амулет на грудь своей жертвы.

Побежденный маг едва дышал и уже не мог говорить, но взгляд его, устремленный на врага из-под черного капюшона, был яснее всяких слов и грозил проклятием, столь страшным, что даже стражи Башни — сами будучи порождениями преисподней — почувствовали дуновение такого леденящего холода, что их собственное мучительное существование в сравнении с ним было подобно купанию в теплых струях южного моря.

Победитель некоторое время колебался. Разумеется, он без труда прочел и понял невысказанное проклятие в блестящих черных глазах, и душа его в страхе смутилась увиденным. Наконец он решился. Тонкие губы упрямо сжались, и маг с силой прижал красный камень к груди побежденного.

Тело на полу скорчилось и забилось в мучительной агонии. Пронзительный крик сорвался с губ поверженного мага и захлебнулся в кровавой пене. Кожа жертвы ссыхалась и трескалась, как древний пергамент, в то время как широко раскрытые глаза бессмысленно смотрели в темноту. Понемногу тело на полу превращалось в высохшую мумию.

Победитель судорожно вздохнул и повалился рядом со своей жертвой. Он сам был ранен и чрезвычайно слаб, но в руке его сверкал красным огнем волшебный амулет, через который вливалась в него новая жизнь, обещавшая вскоре вернуть ему силы и принести полное выздоровление. В голове мага теснились воспоминания о веках безраздельной власти и необоримого могущества, тысячи заклинаний и магических формул, чудесные и жуткие видения, явленные ему сотни лет назад. Но к этому великому знанию примешивались болезненные воспоминания о брате-близнеце, о слабом, изнуренном недугами теле, о годах жизни, проведенных наедине с тяжкой болью.

Две жизни слились в одном теле, и несметное количество странных, несовместимых друг с другом воспоминаний то и дело сшибались в мозгу с такою силой, что маг непрерывно вздрагивал, словно бился в предсмертных конвульсиях, как бился недавно поверженный им враг. Некоторое время победитель пристально разглядывал зажатый в своей руке кроваво-красный камень, после чего прошептал в ужасе:

— Кто я?

Стражи, мерцая пустыми глазницами, скользнули от Рейстлина прочь, Рейстлин был еще слаб и не мог двигаться, но взгляд его следил за ними неотступно.

— Вот что я скажу вам, — маг обратился к ним беззвучно, но хранители прекрасно поняли его, — если вы осмелитесь еще раз прикоснуться ко мне, я обращу вас в прах, как обратил в прах его!

— Да, Хозяин! — прошептали в ответ два голоса, и бледные лики стражей растаяли во мраке.

— Что… — сонно пробормотала Крисания. — Ты что-то сказал?

Осознав, что она спала, положив голову на плечо мага, жрица смущенно вспыхнула.

— Могу я… чем-нибудь помочь тебе? — спросила она.

— Нужна горячая вода, — Рейстлин без сил откинулся навзничь, — для моего настоя.

Отбросив с лица густые волосы, Крисания огляделась по сторонам. Сквозь окна сочился серенький свет. Блеклый, словно пропущенный сквозь космы тумана, он показался ей безрадостным и ненадежным. Волшебный посох Рейстлина продолжал светиться ровным желтоватым светом, освещая середину комнаты и отгоняя обитающих во мраке существ. Несмотря на то что свет посоха был довольно ярким, тепла он не давал, и Крисания потерла озябшую шею. Все тело у нее затекло и одеревенело — должно быть, они проспали несколько часов кряду. В комнате по-прежнему было холодно и сыро, как в погребе.

Крисания неуверенно покосилась на закопченный, холодный очаг.

— Чем растопить — найдется, — пробормотала она закосневшим языком, — но у меня нет ни кремня, ни трута. Я не смогу…

— Разбуди моего брата! — перебил Рейстлин и тут же принялся жадно хватать ртом воздух.

Должно быть, он хотел сказать что-то еще, но лишь бессильно махнул рукой.

Глаза его сверкали, лицо перекосилось от ярости.

Затем маг успокоился, устало закрыл глаза и прижал ладонь к груди.

— Пожалуйста, — прошептал он, — больно…

— Конечно. — Крисания устыдилась своей нерасторопности. Стянув с себя занавеску, она укрыла ею Рейстлина и заботливо подоткнула края. Маг благодарно кивнул, но сил на большее у него уже не было, так что жрица, дрожа от холода, поспешила к спящему Карамону.

Крисания уже протянула руку, чтобы тряхнуть гиганта за плечо, но в последний миг внезапно заколебалась. Что, если гигант все еще слеп? А если он прозрел, то не вознамерится ли снова убить Рейстлина?

Но сомнения ее были недолгими. «Если он попытается напасть, — решила Крисания, тряся Карамона за плечо, — я остановлю его. Я сделаю то, что однажды уже совершила».

— Карамон, — позвала она негромко, — Карамон, проснись! Надо…

— Что?! — Карамон стремительно сел, и его рука непроизвольно дернулась к рукоятке меча, которого у него не было. Карие глаза воина остановились на Крисании, и та, с облегчением и тревогой одновременно, поняла, что гигант видит. Впрочем, взгляд его оставался бесстрастным и пустым, словно Карамон не узнал жрицу. В следующее мгновение исполин быстро оглядел комнату.

Взгляд его вдруг помрачнел, на скулах шевельнулись желваки, и Крисания поняла, что гигант все вспомнил. Карамон холодно смерил ее взглядом. Жрица попыталась было что-то сказать — извиниться или объясниться, — но не успела.

— Госпожа Крисания, — с внезапной заботой в голосе воскликнул Карамон и, сняв с себя штору, протянул ее жрице, — здесь холодно. Набрось это на себя.

Прежде чем Крисания успела возразить, Карамон набросил пыльную, но теплую ткань ей на плечи. Жрица успела заметить, что взгляд его скользнул по телу Рейстлина, равнодушно и без малейшей задержки, словно того и вовсе не существовало.

Крисания схватила Карамона за руку:

— Карамон, он спас нам жизнь. Он прочел заклинание, и те ужасные твари, что обитают здесь, оставили нас в покое!