Сочетание низкой производительности труда в сельском хозяйстве и высокой вероятности инфекций имеет множество негативных последствий: из-за недостатка продуктов питания значительная часть населения вынуждена трудиться в сельском хозяйстве; уровень урбанизации крайне низок; население, спасающееся от жары тропических равнин, сосредоточено на отдаленных высокогорьях и возвышенностях (таковы, в частности, Андское нагорье и область Великих озер в Африке); продолжительность жизни невелика; концентрация человеческого капитала незначительна.

Наконец, с жизнью в тропиках связано еще одно неудобство. Вот уже две тысячи лет зона умеренного климата заселена более плотно, чем тропические регионы. Согласно самым грубым подсчетам, опирающимся на данные МакЭведи и Джонса (McEvedy and Jones, 1978), в тропиках за последние тысячелетия проживала треть населения планеты. Если рост производительности труда действительно связан с численностью населения и если производительность, обеспечиваемая в одной температурной зоне, недостижима в другой, то тогда область умеренного климата должна привлекать большую часть жителей Земли. Обе эти предпосылки кажутся вполне реалистичными. Наращивание производительности подстегивается растущим спросом и стимулируется большим числом потенциальных новаторов. Столь же верно и обратное: успехи, которых удается добиться в сельском хозяйстве, здравоохранении и строительстве в умеренном климате, не воспроизводятся в совершенно иных экологических условиях. Другими словами, более высокие производственные показатели умеренной зоны не способны к диффузии в тропических широтах.

С этой точки зрения полезно еще раз вернуться к опыту Гонконга и Сингапура, двух небольших экономических систем, расположенных в географических тропиках (хотя при этом в экологических тропиках находится только Сингапур). Эти случаи оказываются исключениями, доказывающими общее правило. Оба островных города-государства специализируются в легкой промышленности и сфере услуг. Им не приходится бороться с низкой продуктивностью сельского хозяйства и инфекционными болезнями.

Еще одной важной гранью географического положения является обеспеченность минеральными запасами, в особенности энергоресурсами и драгоценными камнями и металлами (золотом, алмазами и т. д.). В XIX столетии, когда транспортные расходы в сопоставлении с нынешним их уровнем были весьма высоки, уголь выступал в качестве обязательного условия становления тяжелой промышленности. Скандинавские страны, Южная Европа, Северная Африка и Ближний Восток отставали в индустриальном развитии по сравнению со странами «угольного пояса», простирающегося от Британии через Северное море, Бельгию, Францию, Германию и Польшу до самой России. Разумеется, прочие регионы могли развивать сельское хозяйство и легкую промышленность, но подъем металлургии, транспорта и химического производства им был не по силам. Правда, в XX веке падение транспортных издержек, переход на нефть и газ, а также внедрение гидроэлектростанций сгладили это противоречие.

Конечно, география — не единственная часть загадки. В умеренном поясе есть регионы, которые не слишком преуспели — по меньшей мере, не так, как это удалось Западной Европе, Восточной Азии (имеются в виду Япония, Южная Корея и Тайвань), а также бывшим британским колониям в Северной Америке и Океании. Среди таких регионов Северная Африка и Ближний Восток, некоторые территории Южного полушария (Аргентина, Чили, Уругвай и Южно-Африканская Республика) и значительная часть Центральной и Восточной Европы (включая бывший Советский Союз), до недавних пор находившаяся под коммунистическим господством. Для того, чтобы разобраться в этих случаях, нам необходимо обратиться к социальной теории.

Экономический рост, понимаемый в эмпирическом смысле, всегда был обусловлен политическими, культурными и экономическими факторами. Он теснейшим образом связан с капиталистическими общественными институтами, среди которых — правовое государство, способствующая высокой мобильности населения культура, основанные на рыночных принципах и поддерживающие комплексное разделение труда экономические установления. Лишь немногие общества смогли добиться подобной комбинации политических, культурных и экономических условий. Более того, исторический опыт свидетельствует, что общественные системы не тяготеют к формированию упомянутых условий путем внутренней эволюции.

Действительно, барьеры на пути эволюционных общественных перемен столь серьезны, что фундаментальное переустройство институтов обычно происходит не в процессе внутреннего развития, но в результате внешних потрясений. С этой точки зрения наиболее интересными в течение двух последних столетий были интенсивные взаимодействия между экономически передовыми и экономически отсталыми обществами. В результате таких контактов в отсталых социумах зарождалось общественное брожение, нарушавшее сложившийся эквилибриум. Иногда в ходе потрясений происходила переориентация социальных институтов, способствовавшая экономическому росту. Зачастую, однако, итогом оказывался экономический коллапс и даже утрата суверенитета.

Монументальная социология Макса Вебера первой предложила адекватное описание социальных институтов современного капитализма. Используя понятие «идеальный тип», Вебер разграничил докапиталистическое и капиталистическое общества. В обществах первого типа политическая власть традиционна и не лимитирована правовыми нормами. Социальные установления поддерживают иерархическую структуру. Большие рынки отсутствуют, а наличествующие малые рынки скованы общественными или правовыми барьерами. В обществах второго типа — капиталистических — государству присущ правовой характер, социальная мобильность высока, а экономический обмен осуществляется при посредничестве рыночных институтов.

Система Вебера создавалась в начале XX века. Основной темой его исследований были причины возникновения капитализма в Западной Европе и его отсутствия в иных частях Старого света. Ныне было бы уместно осовременить веберовскую социологию, сформулировав вопрос несколько иначе: почему и в других регионах мира капитализм развивается столь неравномерно?

Предпринятый Вебером сравнительный институциональный анализ предоставляет нам базу для подобных изысканий. Немецкий социолог, однако, не уделил внимания по меньшей мере трем принципиальным вопросам. Во-первых, он дал довольно статичные портреты капиталистического и некапиталистического обществ, не затронув принципов, которые управляют их эволюцией. Во-вторых, он недостаточно занимался взаимодействием социумов друг с другом, включая случаи институциональной имитации или отрицания, колониального правления, вооруженного конфликта. В-третьих, он сосредоточился только на докапиталистических и капиталистических общественных системах. Между тем, в его социологический обзор можно было бы включить как минимум еще три довольно распространенных типа социальной организации: колониальное правление, социалистический режим и общества, пережившие коллапс.

В колониальных обществах все политические рычаги принадлежат государственному аппарату, полностью подконтрольному колониальной державе, основной целью которой является поддержание порядка на управляемой территории. Институты традиционных культур систематически вытесняются в интересах экономической эксплуатации. Экономические учреждения конструируются таким образом, чтобы удовлетворять запросы колонизаторов. В целом колониальное правление было не слишком хорошей «школой» современного капитализма.

В социалистических обществах в политике доминирует репрессивный партийный аппарат. Традиционная культура, в первую очередь в религиозных ее проявлениях, подавляется. Рыночная деятельность и накопление частной собственности не допускаются. Сегодня, задним числом, мы ясно видим, что социализм оказался экономически разрушительным практически везде, где бы его ни внедряли. Вероятно, немногочисленными исключениями могут служить обильно субсидируемые окраины бывшей советской империи.