После 1820 года рост затронул все регионы мира и в период между 1820 и 1992 годами составлял 1,21 процента ежегодно, хотя это развитие было очень неравномерным. Две группы наций, которые обеспечили себе лидерство уже к 1820 году, Западная Европа и те, кого Мэдцисон именует «отпрысками Запада» (Соединенные Штаты, Канада, Австралия и Новая Зеландия), ушли далеко вперед, став наиболее передовыми странами мира. В 1990 году из тридцати богатейших государств двадцать одно относилось к упомянутым группам. Еще пять стран находились в Азии — это Гонконг, Япония, Корея, Сингапур и Тайвань. В последнюю «четверку» вошли два маленьких нефтедобывающих государства (Кувейт и Объединенные Арабские Государства), а также Израиль и Чили. На долю этих тридцати приходится около 16 процентов населения планеты. К 1990-м годам пропасть между богатейшими и беднейшими регионами выражалась соотношением 20:1.

Три типа гипотез могут способствовать разрешению «загадки роста».

• Во-первых, география. Некоторые районы мира находятся в более выгодном географическом положении. Географические преимущества могут включать в себя доступ к основным естественным ресурсам, а также выход к морю и наличие удобной береговой линии, соседство с процветающими экономическими системами, благоприятные условия для ведения сельского хозяйства и воспроизводства людских ресурсов.

• Во-вторых, общественная система. Одни социальные системы поддерживают экономический рост, в то время как другие не делают этого. Как правило, докапиталистическое общественное устройство, основанное на рабстве, крепостном праве, неотчуждаемом характере земельных владений и так далее, подавляет экономическое развитие. В нынешнем столетии социализм неизменно оказывался катастрофой для благосостояния и роста, где бы его ни внедряли. Подобным же образом колониальное правление в XIX и XX веках в основном препятствовало успешному экономическому развитию.

• В-третьих, «позитивная обратная связь». Она многократно усиливает преимущества ранней индустриализации, расширяя пропасть между мировым богатством и мировой бедностью. Так, творцы европейской промышленной революции эксплуатировали отсталые регионы, используя военные захваты и колониальное правление. Столкнувшись с вызовом более передовых в военном или экономическом отношении обществ, многие социально отсталые системы рухнули. Причем с течением времени технологическая пропасть между преуспевающими и отстающими странами не сокращается, но, напротив, становится все шире. Технологическая инновация напоминает цепную реакцию, в которой нынешние достижения предоставляют «топливо» для дальнейших прорывов.

Неоклассическая экономическая теория не способна разрешить «загадку роста», поскольку не принимает во внимание роль географии, социальных институтов и «позитивной обратной связи». Даже механизм инноваций до недавнего времени ею практически не исследовался. Для неоклассической экономики развитие вообще не представляет проблемы, ибо рыночные институты воспринимаются в ней как данность. Считается, что страны накапливают капитал, в то время как технологии и деньги свободно циркулируют через государственные границы.

Поскольку в странах, испытывающих дефицит капитала, деньги делаются быстрее, нежели там, где наблюдается его избыток, и поскольку технологически отсталые страны могут импортировать передовые технологии из-за рубежа, бедные государства, как ожидается, должны развиваться быстрее богатых.

Таким образом, неоклассическая экономика весьма радужно оценивает перспективы экономической конвергенции, то есть тенденции к ускоренному развитию бедных стран и сокращению нынешних перепадов в уровне доходов. Разумеется, и «классики», и «неоклассики» со времен Адама Смита знают, что ущербные экономические установления могут тормозить рост. Вместе с тем оптимизм неоклассической экономики поддерживается убеждением, что устаревшие институты будут отмирать в ходе институциональной конкуренции или общественного выбора.

Неоклассическая экономика, бесспорно, помогает понять выдающиеся примеры экономических прорывов, наблюдаемые в наше время. В частности, подъем Восточной Азии во многом был обусловлен ускоренным накоплением капиталов и технологий в рыночно ориентированном и испытывающем недостаток денежных средств регионе. Точно так же сокращение разрыва между Северной и Южной Европой в послевоенный период явно имеет отношение к описываемым неоклассической экономикой механизмам конвергенции, тем более что основные пункты неоклассической схемы вполне применимы в западноевропейском контексте. Но проблема здесь в том, что подобные механизмы не могут использоваться повсеместно, так как требуют для себя особых условий.

В данной главе предлагается более широкая социологическая основа для постижения неравномерного характера развития мировой экономики. Следует подчеркнуть, что адекватная экономическая теория обязательно должна учитывать физическую географию и эволюцию социальных институтов, причем как на уровне отдельных государств, так и в международном взаимодействии.

Если бы специалисты в области гуманитарных наук чаще заглядывали в географические атласы, они более внимательно относились бы к географическим составляющим экономического развития. Интересны два аспекта данной проблемы. Во- первых, страны умеренного климата более развиты, нежели тропические страны. (В списке тридцати богатейших стран мира только две, Гонконг и Сингапур, население которых составляет менее одного процента населения «тридцатки», расположены в тропиках.) Во-вторых, географически отдаленные регионы, — лежащие вдали от побережья или от судоходных рек и несущие в связи с этим высокие транспортные издержки, — развиты значительно хуже, чем равнинные или прибрежные общества. С самыми неприятными проблемами сталкиваются государства, не имеющие доступа к морю. Для ведения международной торговли их товарам приходится пересекать по меньшей мере одну государственную границу. И хотя Европа демонстрирует случаи процветающих, но при этом абсолютно «сухопутных» экономических систем (Австрия, Люксембург и Швейцария), все они пользуются преимуществами своего приморского окружения. В других частях света страны, не имеющие морских границ, в основном остаются нищими.

Причины тропической бедности разнообразны, но при этом данный феномен имеет всеобщее распространение и наблюдается во всех районах мира. На самом деле никакого размежевания по линии «Север — Юг» вообще нет; подлинный разлом проходит по линии «умеренный климат — тропический климат».

Хроническая неразвитость тропиков объясняется, как минимум, тремя основными факторами. Это обстоятельства, связанные с особенностями сельского хозяйства, здравоохранения и мобилизации научных ресурсов. Тропическое сельское хозяйство сталкивается с трудностями, которые ведут к снижению урожайности зерновых культур в целом и пищевого зерна в особенности. Перечень затруднений довольно обширен. Здесь и скудная почва с ее прогрессирующей эрозией, которая вызывается тропическими ливнями, и сложности с регулированием орошения, которые влекут постоянную опасность засухи, и высокая заболеваемость растений и скота, и невозможность длительного хранения пищевых запасов, и недостаточно интенсивный характер фотосинтеза из-за высоких ночных температур. Совокупным итогом всего этого оказывается низкая продуктивность сельскохозяйственного производства в большинстве тропических регионов. Исключения составляют аллювиальные и вулканические почвы (например, дельта Нила или остров Ява), а также горные долины, где по ночам довольно прохладно. Среди наиболее населенных тропических районов именно те, которые соседствуют с горами: Центральная Америка, Анды, область Великих озер в Восточной Африке, предгорья Гималаев.

Инфекционные заболевания более известны в тропических, а не в умеренных широтах. В умеренной зоне самые заразные недуги напрямую передаются от человека человеку (например, туберкулез, грипп, болезни, распространяющиеся половым путем). В тропиках же есть инфекции (среди них — малярия, желтая лихорадка и другие), в передаче которых ключевую роль играют живущие в теплом климате живые организмы, такие как мухи, москиты или моллюски.