– Я вижу, – отзывается женщина. – И слышу. Надеюсь, больше вы никого не прихватили?

– Дома у меня собачка…

– Все попортит своими когтями – дерево, кожу, шелк, бархат. – Она говорит о материалах, словно речь идет о живых существах, способных на ответные чувства. – Комнатные собачки манерны и легкомысленны, как и их хозяева, французы и испанцы.

– Они похожи на крыс, – раздается в темноте новый голос.

Женщина досадливо жмурится. Хотя она старше Неллы, кожа у нее гладкая. Движения не лишены изящества, и если она и смущена, то не намерена это скрывать. Бросив одобрительный взгляд на хорошенькие туфельки у порога, она смотрит на клетку, поджав губы. От страха Пибо весь взъерошился. Левая рука женщины по-прежнему впереди, и Нелла решается положить пальчики на открытую ладонь и тем самым отвлечь внимание от птицы. Женщина удивленно вздрагивает, словно забыв о собственной протянутой руке. Кажется, они сейчас закружатся в танце.

– Какая нежная кожа, – говорит женщина. – А кости для семнадцатилетней девушки крепкие.

– Я Нелла. – Она опускает глаза на клетку. – Мне уже восемнадцать.

– Я знаю, кто ты.

– Вообще-то я Петронелла, но дома меня все зовут просто…

– Я не глухая.

Нелла осмеливается снова поднять взгляд. Глаза у женщины серые, спокойные, губы на вид мягкие, но в углах рта жесткая складка.

– Вы домоправительница? – спрашивает гостья.

В темноте раздается сдавленный смех. Женщина вздергивает подбородок и устремляет взор в жемчужные сумерки.

– Йохан здесь? – спрашивает Нелла. – Я его жена.

Женщина хранит молчание.

– Мы подписали брачный контракт два месяца назад, в Ассенделфте, – гнет свою линию Нелла. Кажется, ей не остается ничего другого, кроме как гнуть свое.

– Брата нет дома.

Еще один смешок в темноте.

– Брата? – переспрашивает Нелла.

Женщина встречается с ней взглядом.

– Йохан мой брат. Я – Марин Брандт. – Взгляд решительный, и в голосе наигранная твердость. – Его нет. Мы полагали, что он будет дома, но не получилось.

– А где он?

Марин, подняв взор к небу, закрывается растопыренной ладонью от закатных лучей, и во тьме прихожей, на лестнице, обнаруживаются две фигуры.

– Отто, – произносит Марин, опуская руку.

Вид приближающегося мужчины заставляет Неллу сглотнуть и врасти в пол холодными ступнями.

Отто темнокожий, то есть весь коричневый: шея над воротником, запястья, высокие скулы, подбородок – всё-всё. Нелла в жизни своей не видела ничего подобного. Невозможно представить, что такой человек мог хихикать в темноте.

Марин следит за ее реакцией. А вот глазищи Отто никак не реагируют на изумление, которое она не в состоянии скрыть. Она прикусывает губу и в ответ на его поклон делает книксен, опустив глаза долу. Потом снова поднимает и видит, что кожа его сияет, словно отполированный орех, а вьющаяся, как у барашка, шевелюра чернее ночи и похожа на облако из мягкой шерсти – так и хочется ее потрогать, не то что прилизанные жирные волосы других мужчин.

– Я… – Она недоговаривает.

Пибо начинает петь.

Отто протягивает руку, на его широкой ладони лежат паттены.

– Это вам, – говорит он.

У него амстердамский акцент, слова перекатываются, теплые и текучие. Забирая паттены, она коснулась его кожи. Нелла обувается, это выглядит неуклюже. Башмаки ей велики, но она не отваживается об этом сказать – ничего, позже, когда окажется наверху, подтянет ремешки… если окажется, если ей в конце концов позволят миновать прихожую.

– А это Корнелия, – говорит Марин, не спуская глаз с невестки. – Она о тебе позаботится.

Корнелия делает шаг вперед. Она чуть старше Неллы, ей лет двадцать – двадцать один, и выше. Нелла улыбается, чувствуя, что вся горит от этого беспардонного любопытства в синих зрачках. Чтобы как-то унять дрожь в пальцах, она сжимает кулаки. Служанка не спускает с нее глаз, осматривая с головы до ног. Вдруг на губах появляется ухмылочка, не сказать чтобы очень дружелюбная. Нелла пытается что-то из себя выжать, какое-нибудь формальное спасибо. Она отчасти благодарна, отчасти смущена, и тут встревает Марин:

– Я провожу тебя наверх. Покажу твою комнату.

Нелла кивает, а в глазах Корнелии вспыхивает веселый огонек. На радостные выкрики из клетки Марин незамедлительно реагирует взмахом кисти, означающим, что птицу следует унести на кухню.

– Пожалуйста, – обращается к ней Нелла. – Там стоит чад. И вообще, он любит свет.

Марин и Отто молча на нее посмотрели, а Корнелия взяла клетку и пошла восвояси, размахивая ею, как ведром.

– Это мой попугай.

Она перехватывает взгляд служанки, брошенный в сторону хозяйки. Корнелия уходит на кухню, сопровождая озабоченное воркование Пибо насмешливым чмоканьем губами.

На фоне великолепия увиденного Нелла вдруг осознает собственную ничтожность. Марин с неудовольствием разглядывает предметы рукоделия.

– Корнелия перестаралась. Будем надеяться, что Йохан на первом браке остановится.

Нелла на мгновение отвлеклась, подумав о попугае. Представила его растрескавшийся клюв и тарелку с зелеными перышками, украшенными куриными ножками, и ей пришлось потереть глаза, чтобы избавиться от наваждения и получше все разглядеть.

Вот думочки с ее инициалами, и новехонькое покрывало, и выстиранные бархатные шторы, не пропускающие октябрьские туманы над каналом. Марин с гордостью задирает подбородок.

– Моя комната. – Она делает паузу. – Была. – Она подходит к окну и, положив руку на раму, разглядывает первые звезды. – Мы отдали ее тебе, потому что отсюда открывается хороший вид.

Молчание.

– Зачем же, – говорит Нелла. – Оставайтесь здесь.

Марин как будто не слышит.

– В Ассенделфте, городке твоих предков, тепло и сухо?

– Бывает и влажно. – Нелла нагибается, чтобы закрепить ремешки слишком свободных паттенов. – Дамбы не всегда работают. Он не такой уж большой…

– Мы не можем похвастаться своей родословной, – перебивает ее Марин, – но много ли она стоит в сравнении с теплым, сухим, основательным домом?

– Верно, – соглашается невестка.

– Afkomst seyt niet. Родословная не стоит ломаного гроша, – Марин хлопает по подушке, как бы подчеркивая последнее слово. – Пастор Пелликорн сказал это в последней воскресной проповеди, и я потом записала его слова на форзаце нашей семейной Библии. От родословной нет никакого проку. Никакого. – Она встряхивает головой, словно освобождаясь от этой мысли. – Твоя мать написала нам, – продолжает Марин. – Настаивала, что хочет оплатить дорогу. Мы не могли на это пойти и прислали за тобой среднего класса баржу. Ты не обиделась?

– Нет. Нет.

– Вот и хорошо. В этом доме баржа среднего класса означает свежевыкрашенная, с каютой, обитой бенгальским шелком. Баржей первого класса пользуется Йохан.

Они стоят молча. Интересно, где сейчас эта первоклассная баржа вместе с ее мужем, даже не удосужившимся ее встретить, хотя о дне приезда было известно заранее?

– У вас всего двое слуг? – спрашивает она.

– Этого достаточно, – отвечает Марин. – Более чем. Мы купцы, а не бездельники. Больше нам ни к чему. Библия учит не кичиться своим богатством. Жить тихо и скромно, без показухи.

– Ну да. Разумеется.

В комнате сгущаются сумерки, и Марин зажигает свечи, дешевые, сальные, а Нелла рассчитывала на душистые восковые.

– Я вижу, Корнелия расстаралась, вышивая твое имя, – говорит Марин.

Да уж. Пальцы служанки ясно продемонстрировали, кто теперь в доме хозяйка, вот только кому за это расплачиваться?

– Я тут повсюду, – Нелла широким жестом обводит кропотливо расшитое покрывало. Прозвучало как похвальба, и Марин поджимает губки.

– Твоя мать написала, что тебе не терпится начать жизнь замужней женщины в Амстердаме. Это правда?

– Да.

Воистину так. Не терпится. Она ведь могла сказать «нет», не хочу выходить за Йохана Брандта. И мать со временем бы ее простила. Но городок, в котором она родилась, такой маленький, всего одна площадь, и круг общения такой ограниченный. И когда Йохан Маттеус Брандт из Амстердама предложил ей руку и сердце, она согласилась. Разве у нее был выбор? Отец умер, а мать сидит на протертых стульях, оставшихся в наследство, и переживает. С ее стороны ответить «нет» было бы неблагодарностью и глупостью.