Время, как море, меняет рельеф побережья жизни незаметно, так, что и не уследит человеческий глаз. Идут дни, проходят годы, сменяются десятилетия. Рождаются и уходят поколения… Мы, застигшие смену тысячелетий, не успели оглянуться, как мир вокруг нас стал иным. В едва различимых чертах прошлого мы еще можем рассмотреть былые времена, разглядеть тени ушедших людей, уловить отзвуки былой жизни. Новым поколениям они уже не то что невидимы и неслышимы — непонятны…

Прошлые годы, как годовые кольца деревьев, наслаиваются друг на друга, укрывая минувшее от беглого взгляда. Кольца времени — туго закрученная спираль, не доступна поверхностному взгляду, потому что видна только на срезе, на спиле ствола, на сколе камня времен. Но если сказочный камень предлагает выбрать путь, то камень вечности обращает взгляд в глубину, предлагая увидеть кто ты, беспечно играющее дитя на побережье времени. Узнать, откуда происходит и тянется звено за звеном твоя цепь ДНК, нанизывая на твою душу историю жизни твоих предков. Понять, откуда появляются в твоем настоящем необъяснимые чудеса, из которых день за днем складывается твоя жизнь…

Вечность играет в песочнице жизни, без устали переворачивая сыпучие часы вверх тормашками. Но человек не песчинка. Эпитет «мыслящей тростинки» куда уместнее для каждого из нас. Не об этом ли грезил в своих мистических озарениях Паскаль:

«Я не знаю, ни по чьей воле я в этом мире, ни что такое мир; ни что такое я сам; обо всем этом я в ужасающем неведении; я не знаю, что такое мое тело, мои чувства, моя душа и даже та часть меня, которая думает то, что я говорю, которая размышляет обо всем и о себе самой и знает себя не лучше, чем все остальное.

Я вижу пугающие пространства Вселенной, которые меня окружают, я понимаю, что нахожусь в каком-то уголке этих просторов, но не знаю, ни почему я оказался именно здесь, а не в другом месте, ни почему краткий срок, отпущенный мне для жизни, назначен именно в этой, а не в другой точке целой вечности, которая была до меня и будет после. Повсюду я вижу только бесконечность, объемлющую меня как атом, как тень, которая существует лишь на один безвозвратный миг. Я не знаю, ни откуда пришел, ни куда иду…

Но я знаю, что человек не просто тростник, слабое порождение природы: он — мыслящий тростник. Нетрудно уничтожить его, не надо всей Вселенной: довольно дуновения ветра, капли воды. Но пусть даже его уничтожит Вселенная, человек все равно возвышеннее, чем она, ибо сознает, что расстается с жизнью и что слабее Вселенной, но такого понимания у Вселенной нет…»

Мы живем на берегу Вечности, нанизывая на свою память собственные «годовые кольца», чтобы однажды тоже перейти по ним в ставшую близкой и родной звездную Бесконечность… Но пока, но сегодня, но сейчас, мы замедлим шаги, чтобы ненадолго оглянуться и еще раз воссоздать в своей памяти ставшую уже сказочной страну нашего детства, в которой ушедшее навсегда время все еще мерцает светом давно угасших звезд…

Высокое, безбрежное, беспредельное летнее небо. Кусты, возвышаются кронами деревьев, крыши пятиэтажек цепляются за облака, солнечные зайчики скачут по оконным стеклам, с криками проносятся ласточки…

Все это пространство, весь огромный и неведомый мир до краев заполнен невообразимой какофонией, состоящей из человеческих голосов, вырывающейся из распахнутых форточек музыки и беспрестанной дворовой суеты…

Я врываюсь на своем допотопном трехколесном велосипеде в огромный, неведомый и прекрасный мир, который запросто умещается в размере типового двора. Но для меня это еще неведомая и необжитая пестрая вселенная, которую едва успеваешь окинуть взглядом, прежде чем она захватывает и затягивает тебя в вихре мельтешащих платьев и еле колышимых аляповатых платков, раздуваемых на веревках простыней и развешенных по стенам сараев самотканых половиков, сияющих автомобильных кузовов и едва уловимых разлетающихся теней. Мне кажется, что я не еду, а скольжу или даже парю над бесконечным полотном асфальта, протянувшемуся от моего дома к соседнему дому…

Неожиданно мое трехколесное чудо подкидывает на кочке и вселенная начинает неизбежно поворачиваться вокруг своей оси: солнце срывается с зенита, небо уходит куда-то вниз, дома с сияющими окнами растягивают облака так, что вместе с ними все наполняющее двор искривляется словно тени. Перед глазами неумолимо ползет непроницаемое зернистое полотно свинцового цвета…

Я падаю на асфальт с первой отчетливо запечатлевшейся мыслью, что полет и восторг может сменяться неуклюжей болью, а окружающий тебя мир в один миг встает с ног на голову. Младенческое состояние ума, которое прежде не умело разделять сон и реальность, навсегда исчезает вместе с набитыми шишками и разодранными коленями. В жизнь врывается первое ощущение мира, который отныне становится выпуклым и объемным, а жизнь — состоящей из бессчетного числа нюансов, скроенных из сиюминутных мгновений…

Меня подхватывают сильные руки отца, и стремительно взмываю вверх, к солнцу, так, что перестаю хныкать и снова заворожено смотрю на выровнявшийся мир, на вернувшиеся в прежнее положение дома с курчавыми облаками на крышах. В залитых слезами глазах кружатся яркие мушки, которых я безуспешно пытаюсь поймать, натирая пальцами покрасневшие глаза. Мне кажется это забавным, больше не хочется плакать, я снова тяну руки к велосипеду, но отец этого словно не замечает, унося меня домой.

Потом мама мажет меня зеленкой, старательно дуя перед каждым прикосновением. Я совершенно не чувствую боли и отчего-то воспринимаю происходящее как игру, наблюдая, как лоб, ладошки и колени становятся зелеными. Постепенно игра захватывает настолько, что хохочу и пытаюсь подставить под ватку еще не позелененное место. Я впервые слышу слова, значение которых остается непостижимым долгие годы. Но знаменитое «до свадьбы заживет» буду слышать много-много раз, после памятного знакомства со своим двором…

Разукрашенный пятнами зеленки, которые сидящие на скамейке бабули почтительно называют «медалями», я уже снова оседлал свой трехколесный драндулет и что есть духу лечу по залитому утренним солнцем летнему двору, пытаясь нагнать потерянное время.

Бабушки смотрят мне вслед и, словно предвечные богини, пытаются наперед предугадать мою жизнь:

— Мотоциклистом будет, — важно замечает одна. — Примета такая: если малец упадет, да тут же за руль садится, то верно мотоциклистом станет!

— Мотоциклист — озорство, а не работа, — замечает другая. — Вот шофер, куда ни шло, дело серьезное, хозяйственное!

— Пусть вдоволь накатается да вырастет, — резонно замечает третья. — К работе приписывать не надо, она сама человека найдет…

Этих слов я конечно же не мог ни слышать, ни понять, ни даже запомнить… О них мне станет известно намного позднее, когда снова и на новый лад мне будут пересказывать историю моего первого катания на велосипеде…

Пройдут годы, сменятся поколения, а вместе с ними растает юность и растворится прошлое. Но и через много, много лет я буду верить, что всё еще возможно домчать до горизонтов памяти, где в теплых солнечных лучах по-прежнему существует волшебная и счастливая страна моего детства.

Давным-давно больше всего на свете мальчишки любили жечь костры. Выискать обломки досок, разжиться разбитыми ящиками, наконец, стащить из приготовленной на зиму поленницы пару берестяных кругляков, набить из них лучин… И пошло дело! Сложенные шалашом, пирамидой, колодцем или звездой дрова оживают, соединяются воедино, клубятся дымом, наполняясь первозданной неукротимой стихией…

Есть что-то необъяснимо завораживающее, когда твои глаза ловят первые всполохи разгорающегося пламени, когда огонь будоражит искрами небо, когда красные угли обдают жаром склонившееся перед ними лицо. В эти мгновения ощущаешь принадлежность к чему-то более важному или существенному чем то, из чего был скроен твой сегодняшний день. Потому возле костров так жарко разгорались детские мечты, так будоражили мысли о чуде, так ясно представлялось будущее…