Чудо свершилось, когда она вышла из автобуса именно здесь. На площади ее сразу углядел Барсучок и, заикающийся, взволнованный, немедленно привел в нашу хижину. Первый день праздника, фейерверк среди затянувшейся мглы! Как не хватало нам сейчас Лиса!..

Вспомнив о нем, Чита заплакала. Я сделал то, что и должен был сделать: нагнувшись к ней, приобнял за хрупкие плечики. Ничем другим я утешить ее не мог, и, да простит меня Лис, я чувствовал себя счастливым. Это действительно казалось чудом, что мы встретились, что, спеша нагнать разъехавшихся друзей, яростно протискиваясь в переполненные автобусы, я вдруг сообразил, что, оставаясь на одном месте, получаю больше шансов кого-либо встретить. С трудом я сумел подавить в себе инстинкт бегства. Временно я сошел с дистанции и решил выждать. Первый, кого я встретил в тот же день, был Чак, один из приятелей Лиса. Потом появился Барсучок — все такой же длинный, по-прежнему печальный. И наконец — Чита, о чем я не смел и мечтать.

Склонившись над ней, не обращая внимания на боль покрытых коростой губ, я гладил ее щеки дыханием, и нежные незабытые пальцы снова нащупали на моем виске жилку, вслушиваясь в мое пульсирующее волнение.

— Теперь мы никогда не расстанемся, правда?

— О чем речь, принцесса! Конечно!..

Я дерзко пристукнул по подлокотникам кресла. Я верил в то, что говорил и готов был поставить после своего утверждения сто восклицательных знаков. Настроение было подходящим. Только что мы вволю нахрустелись сухарей и напились морковного чая. И то и другое раздобыл где-то хозяйственный Чак. Коренастый, с вечно красным лицом, не дурак подраться, он неожиданно проявил талант домохозяина. Ей богу, он понимал что такое уют! Наша жуткая, кишащая тараканами берлога преображалась на глазах. Отнекиваясь от нашей неумелой помощи, Чак в одиночку убрал всю грязь, заново побелил стены и потолок, забив всюду массу гвоздей, на которые мы развешивали теперь все, что нам вздумается. Кроме того он вставил недостающие стекла и рассовал по углам банки и бутыли, в которых лысыми пучками топорщились тополиные ветви. Чак заверил нас, что через неделю дом расцветет и заблагоухает.

— А разве мы не поедем дальше? — наивно спросил Барсучок. В комнате воцарилась недобрая тишина. Я посмотрел на Читу и увидел в ее глазах тот же вопрос. Я и сам ощутил растерянность. Похоже, что Чак забыл… Конечно же он запамятовал… Мы должны были продолжать движение. Я обернулся. Чак быстро шагал к выходу. Хлопнула дверь, и Барсучок вымученно уставился в собственную ладонь. Он словно надеялся рассмотреть там неожиданное решение проблемы. Несмотря на то, что Чак ушел, вопрос продолжал плавать в воздухе неким кабалистическим знаком, и, наблюдая этот пугающий призрак, мы впервые, наверное, спросили себя, а надо ли нам в действительности уезжать?.. Это выглядело чудовищным, почти святотатством, но именно над этим мы сейчас размышляли.

Жизнь вне Пути… Как могла она сложиться для нас? Какой гранью обернуться? Ведь до сих пор мы существовали ТОЛЬКО в движении и никак иначе. Жили стремлением добраться до горизонта. Об этом говорилось везде и всюду. К этому мы привыкли. И вот неожиданный барьер, баррикада, перед которой мы застыли в смущении.

Весь день после этого разговора мы ходили, как в воду опушенные. И лишь к вечеру зловещий «кабалистический» знак растаял. Барсучок принялся колдовать над сервировкой нехитрого ужина. Чак суетился на кухне, вполголоса ругая не закипающий чай. Все находились при деле, и, перетащив в ванную комнату кресло, я уселся, заботливо примостив ноющий подбородок на подушечке. В ванне, в шаге от меня, плескалась Чита.

— Горячая вода — это волшебство! Да, да, просто чудо!

— Увы, не помню, — пробормотал я.

— Бедный, несчастный… Ты обязательно должен принять ванну, сразу после меня.

— После тебя? Но ведь это снова накачивать воду, нагревать ее, сколько труда!..

— Ты видишь другой выход?

— Представь себе, вижу. Мы могли бы эту водичку поработать на нас дважды. Ванна, как ты, верно заметила, достаточно просторная…

В дверь постучали, показалась голова Чака.

— Вода еще не остыла?

— Все прелестно, Чак! Я тебя люблю! — прямо из ванны Чита помахала ему рукой.

— Если что, всегда могу подбросить дровишек.

— Спасибо не надо, — я решительно притворил дверь. Искристо улыбаясь, Чита одарила меня одним наиболее теплых своих взглядов.

— Не трогай моего Чака! Он ужасно милый!

— А я?

— Ты? — она состроила гримаску, изображая задумчивость. — Ты у меня бедненький! Потому что весь в шрамах и шамкаешь, как штарушка. Лис тоже… — Она смолкла на полуслове и угрюмо начала гонять волны по воде. Еще пару дней назад мы твердо условились не касаться этой темы.

Я кашлянул в кулак и попробовал улыбнуться.

— Между прочим, не ты один в шрамах и царапинах! — она ожила и, дурашливо вывернув локоть, показала на бледную полоску. — И еще есть, на ноге…

— Мозоль? — осведомился я.

— Сам ты мозоль!.. Шрам! Самый настоящий. Это я на стекло наступила. Давным-давно. Знаешь, как болело!..

Бултыхаясь в ванне, она еще раз любовно пересчитала все свои синяки и царапины. С гордостью объявила.

— Целых четыре штуки, дружок!

— Что ты говоришь! Должно быть это опасно. И потом, может быть, ты обсчиталась? — намекнув таким образом на свои глубокие познания в области подсчета царапин, я со скрипом пододвинул себя вместе с креслом к ванне. Безусловно, я рисковал. Мокрые, в мыльной пене руки тут же обвили мою шею.

— Эй, Русалка! Ты же меня утопишь! — соблюдая видимость приличий, я попытался вырваться.

— Но мы же утонем вместе!..

Чак влетел в самую неподходящую минуту, когда мы чинно сидели за столом, под бульканье старого самовара наполняя столовую аппетитным хрустом сухарей.

— Автобус!.. Вот-вот подъедет к площади!

Барсучок как раз рассказывал чрезвычайно запутанную историю про свои скитания по автостанциям. Отчего-то грустное у него выходило смешным, и, поперхнувшись смехом, мы уставились на Чака.

АВТОБУС!.. Это означало только одно: нам необходимо было мчаться на площадь. Покинув стол, нашу уютную столовую. Бежать со всех ног.

Наверное, уже через каких-нибудь десять минут мы были на месте. Известие друга в буквальном смысле сгребло нас за шиворот, безжалостно вышвырнув в бурлящее море тел. Никто уже не думал о чае с сухарями. Продираясь сквозь визг и давку, все более разгорающимися глазами мы взирали на людское светопреставление. Площадь, запруженная тысячами и тысячами орущих существ, сжималась и клокотала вокруг невзрачного автофургона. Это походило на безумие. Ради двух-трех десятков мест эти тысячи готовы были вцепиться друг другу в глотки, пустить в ход ножи и палки. С самого начала было ясно, что повезет лишь кучке находящихся поблизости счастливцев. Тем не менее, рвались туда тысячи…

Привстав на цыпочки, я разглядел, как плечистые контролеры вышвыривают из автофургона сопротивляющихся беспропускников. Заслон из глянцево-черных автомобилей кое-как сдерживал натиск толпы. Опустившись на пятки, я прищемил чьи-то ноги и тут же получил тычок в спину. Вынырнув сбоку, Чак резким взмахом заставил кого-то позади крякнуть. Не оборачиваясь, я лягнул крякнувшего и, потянув Читу за руку, рванулся к автофургону.

Вероятно, контролеры уже уводили свои машины, потому что перетаптывающая армада людей ожила. Нас подхватило и понесло. Гигантский пресс начинал работать, втискивая человеческие тела в крохотный объем единственного автобуса. Это продолжалось недолго. Уже через минуту разочарованный стон прокатился над площадью, движение остановилось. Какое-то время толпа еще стыла на месте, не веря в случившееся, прислушиваясь к уплывающему тарахтению фургона. Потом люди стали потихоньку расходиться.

… Возвращались мы измученные и опустошенные. Нас ждал незаслуженно брошенный стол, сухари и чай, но мы не радовались. Даже Чак и тот свирепо пинал ногами встречный мусор. Барсучок шел сгорбленный, напоминая со спины дряхлого больного старика…