— Я имел вид настоящего колхозника, — самодовольно рассказывал Хамидов. — На мне были сапоги и черный сатиновый халат, подпоясанный цветным платком. На голове — старая тюбетейка, и я наклеил усы и бороду. Сам себя не узнал в зеркале. Нарочно подошел на улице к знакомому и спросил, где базар. Ха-ха! С Мохаммед-Рахимом было совсем просто, я поднялся к нему, сказал салам и поставил корзинку у двери в худжре.

— Хорошо, — сказал Сафар.

— А когда я говорил с секретарем Тургунбаева, — продолжал Хамидов, — пришли еще какие-то люди, он занялся с ними, я ушел.

Трое мужчин расположились в доме Исмаилова на веранде второго этажа. Исмаилов развалился на подстилке из стеганых одеял, Сафар сидел рядом, подвернув под себя ноги, а Хамидов присел к ним, опустившись на пятки. Он оживленно рассказывал вполголоса, подчеркивая слова короткими жестами.

Исмаилов раздумывал, как рассказать о том, что он был у Тургунбаева именно в тот момент, когда появилась корзинка с персиками. Он уже хотел начать, но вместо слов издал чуть слышное предупредительное «ссс!».

Мимо мужчин, как тень, легко скользнула Амина в парандже, с лицом, закрытым волосяным покрывалом чачвана.

Амине казалось, что Сафар живет в доме уже бесконечно давно — так тянулось для нее время. Гость каждый день выходил из дома, но только на три-четыре часа. Сафар называл Амину просто — женщина, и за все время сказал ей, быть может, не больше десяти слов.

Амина всегда молча прислуживала мужу и его гостю, и они молчали при ней. Муж велел, чтобы все было самое лучшее, и дал денег на расходы на стол сверх обычной суммы. Гость любил поесть и ел много, даже больше Садыка. Амина видела, как быстро округлялось его лицо. Сафар много спал и много курил — днем в комнате наверху, а вечером на веранде.

Садык переселил жену и детей в нижний этаж и приказал, чтобы дети забыли дорогу наверх — нельзя мешать гостю.

Амина еще больше похудела и очень устала. Рано утром она спешила на базар за покупками и возвращалась домой почти бегом: ее мучил какой-то безотчетный страх. Дома приходилось беспрерывно стирать и готовить. Прихворнул младший сын.

Когда Амина поднималась наверх, чтобы убрать в комнатах и на веранде, Сафар молча сторонился и не обращал на нее внимания. Хорошо, что он не говорил с ней, Амина не могла себе представить, что он может ей сказать и что она должна ответить, чтобы Садык потом не рассердился. Но молчание делало присутствие гостя еще более гнетущим…

В калитку постучали. Амина поспешно сбросила паранджу и открыла. Незнакомый человек спрашивал товарища Исмаилова, и она позвала мужа. Амина знала, что когда приходят к мужу, она не должна торчать поблизости, поэтому ушла, как только Садык спустился во двор.

Дворик был маленький, и дверь в комнату, где сейчас помещалась Амина с детьми, осталась полуоткрытой. Женщина слышала все слова, которыми обменялись ее муж и посетитель.

— Тургунбаев поручил мне спросить, где персики, которые он вам дал? — спросил незнакомый человек.

Муж не сразу ответил, и посетитель переспросил:

— Персики! Вы меня не понимаете? Я говорю о тех персиках, которые вам дал Тургунбаев сегодня, когда вы у него были.

— Персики… — сказал Садык тихо. — Которые подарил Тургунбаев? — произнес он уже громче. — А! Мы съели их. Отличные персики, — закончил он уже обычным голосом.

— У вас все благополучно? — спросил посетитель.

— Но что же может быть? — вопросом на вопрос ответил Садык. — Я вас не понимаю, объясните.

— У вас никто не болен?

— Нет.

— Хорошо, — сказал посетитель и ушел.

Амина слышала, как муж запер калитку. Но почему он не поднимается наверх?

Женщина выглянула во двор. Садык положил руку на задвижку калитки и не двигался. Амина видела его широкую спину, он стоял и стоял. Женщина испугалась и спряталась. Вдруг Садык тихонько засмеялся. Амина слышала, как он поднялся по лестнице.

«Что же это за персики?» — спрашивала себя Амина. Сегодня утром, когда она пошла убирать наверху, этот страшный Сафар держал в одной руке персик, а в другой какую-то стеклянную трубочку. И он сказал ей: «Женщина, ты придешь позже». Потом забегал Хамидов с небольшим чемоданом.

Через черное покрывало Амине было не так хорошо видно, но Сафар хотел спрятать от Амины то, что было у него в руках, потому-то она и рассмотрела персик. А руки у Сафара были, кажется, в перчатках.

Сейчас приходили от Тургунбаева и спрашивали о персиках. Если бы Садык был директором Плодоовощторга… Но его магазины не торгуют фруктами. «При чем тут торговля, глупая, — возразила себе Амина. — Ведь это Тургунбаев дал ему персики!» Но то, что Садык взял себе подарок Тургунбаева, было для Амины настолько естественным, что об этом она не думала.

…Лабораторное исследование установило, что в доставленной Тургунбаеву корзинке были отравлены только шесть персиков в нижнем ряду и три — во втором ряду сверху. Остальные оказались безвредными.

Наутро поступили сведения о скоропостижной смерти Мохаммед-Рахима. Две нити связались в одну. Отравленные плоды ученому принес человек, оставшийся незамеченным. Его приметы описывались настолько сбивчиво, что нельзя было решить, тот ли это человек, который являлся к секретарю Тургунбаева, прикрывшись поддельной бумажкой, или другой.

Поиск по горячему следу не дал результатов.

Веранда в доме Исмаилова освещалась слабой лампочкой. Исмаилов не спеша поднялся по лестнице.

— Кто приходил? — нетерпеливо спросил Хамидов.

Исмаилов не ответил. Он прошел в комнату, зажег там свет и посмотрел на себя в большое зеркало на дверце платяного шкафа. Он был доволен собой, уважал свое лицо и фигуру. Выйдя на веранду, он присел рядом с Сафаром и спросил его:

— Ты уверен, что твой порошок хорошо действует?

— Попробуй сам, если тебе надоела жизнь.

— Приходили от Тургунбаева, — сказал Исмаилов. Он произнес эти полные скрытого смысла слова безразличным голосом. Сафар молчал. Хамидов дернулся и шепнул:

— Зачем? А? Зачем?

По мнению Исмаилова, Сафар слишком много считался с Хассаном. Пусть теперь Сафар увидит, что Хассан совсем не такой большой храбрец и значительный человек, каким кажется.

— Меня спросили, съели ли в моем доме те персики и не болен ли кто-нибудь.

Хамидов кашлянул, чтобы прочистить себе горло:

— И ты не полюбопытствовал, Садык, почему это тебя вдруг спрашивают?

— Ты считаешь меня дураком, Хассан, — возразил Исмаилов своему другу. — Я деловой человек. Меня спросили, и я ответил.

Взвешивая предположения, мужчины надолго замолчали. После продолжительного размышления Сафар спросил:

— Кто видел, что Тургунбаев дал тебе персики?

— Его секретарь, он сам положил мне персики в платок, я не хотел к ним прикасаться.

— Кто-то другой попробовал тургунбаевские персики, — сделал вывод Сафар. — Если бы он сам их съел, его секретарь растерялся бы и не так быстро вспомнил о тебе, Садык. Ведь Тургунбаеву персики дал не Хассан, а секретарь. На нем — тень, его заключили бы в тюрьму.

Опять наступила напряженная пауза, которую никто не хотел нарушить. Сафар спросил:

— Где ты взял персики, у кого? Купил где?

— Взял в саду у Суфи Османова.

— И этот Суфи тебя знает? Плохо.

— Нет, — возразил Исмаилов. — Я не совершил ошибки. Суфи мой родственник и обязан мне. Я давал ему деньги и выручил из беды. Он еще и сегодня не расплатился со мной.

— Хе, — презрительно сказал Сафар. — Ненависть должника сильнее уз родства. И гибель заимодавца — его радость. Поэтому ты ошибся, Садык. У нас есть время, пока Суфи не узнает о покушении на Тургунбаева.

— Этого он не узнает.

— Почему?

— О покушении будут молчать так же, как молчали бы о причине смерти. О таких вещах не следует рассказывать, а коммунисты умеют хранить тайну.