Это не так просто. Это выражение является своего рода антиподом предыдущего. Обычно к нему прибегает тот, кто должен что-то сделать. Попробуйте кому-нибудь намекнуть, что, пожалуй, именно он, ваш собеседник, может что-то предпринять ради спасения мира или какой-нибудь другой великой цели. Этот человек тотчас станет серьезным и, проявляя находчивость, скажет: «Да, но это не так просто». И тут же вам объяснит, почему это столь сложно, щекотливо и вообще практически неосуществимо. Все представляется весьма простым и безусловным, пока рассуждают о том, что кто-то должен что-то сделать. Но стоит сказать Петру или Павлу, что именно он должен сделать то-то и то-то, как тотчас выясняется, что «это не так просто». Что вы, голубчик, тут масса сложностей! Вы себе даже не представляете, чем это чревато! Это просто неосуществимо. Почему? Потому что «это не так просто».

Однако, насколько нам известно, в мире вообще нет ничего простого. Но коль скоро кое-что (пусть хотя бы одна стотысячная доля того, что должен был кто-то сделать) на протяжении многовековой истории человечества все-таки было осуществлено, думается, для нас не должно служить непреодолимым препятствием то обстоятельство, что «это не так просто». Я бы сказал, что едва ли не все полезные и важные начинания, осуществленные на протяжении последних тысячелетий, были не столь уж просты. Если бы люди только на том основании, что «это не так просто», все подряд считали неосуществимым, то на земле, пожалуй, было бы мало того, что именуется делом рук человеческих.

Из этого следует, что кто-то должен взять на себя осуществление всего необходимого вопреки тому, что «это не так просто».

Занимать позицию. Занимать позицию — национальный обычай, о котором вспоминают, когда на горизонте появляется нечто новое. Этот обычай сродни другому, который именуется «принять к сведению». «Принять к сведению» — интеллектуальный ритуал, посредством которого некое новое явление или новая реалия переходит из своего полунебытия, из состояния ожидания в сферу полнокровного, признанного и родственного существования. Тем, что я принял нечто к сведению, я, так сказать, даю санкцию на то, чтоб это было.

Занять позицию — ритуал, посредством которого я перевожу новую реалию не просто в разряд фактов, а в сферу действительности, настолько солидной и привычной, что о ней без конца можно говорить одно и то же. Что именно я о них говорю — не имеет значения. Как правило, это нечто весьма приблизительное или вообще не относящееся к делу; главное — наличие стереотипа, словесное клише, которое у меня всегда под рукой, когда бы я ни столкнулся с упомянутой реалией и фактом.

Занять позицию — это настоящий ритуал, то есть, акт, который носит чисто формальный характер. Он не предполагает ни интереса к делу, в связи с которым нужно «занять позицию», ни хотя бы минимального знакомства с ним. Наоборот! Более или менее подробное знакомство с делом невероятно усложняет задачу того, кто должен «занять позицию». Легче всего «занять позицию» издалека. Подчас факт нужно обойти так, чтобы он оказался в иной плоскости, предположим, слева от вас, только тогда вы в состоянии «занять позицию».

Покуда я не «занял позицию», предмет, о котором идет речь, пребывает словно бы в зародышевом состоянии, это нечто эфемерное и никчемное. Я могу сказать о нем все, что угодно, и в то же время не могу сказать ничего. Только когда из всех возможных суждений я выберу конкретное и решусь повторять его, едва зайдет речь о данном предмете, можно считать, что я «занял позицию» и вынес свой приговор. Вынести приговор — все равно что вынести со двора весной чучело Смерти[234]. Этим актом мы связываем себя с событиями, к возникновению которых не были причастны ни в малейшей степени. Однако чучело Смерти выносят со двора для того, чтобы бросить в воду и смотреть, как оно уплывает, а когда «выносят приговор», сделать этого, к сожалению, нельзя.

Позицию можно занять в любом вопросе: авиатике, дефляции, социализме, современной живописи, кризисе театрального искусства, — причем особенно легко это сделать по отношению к предметам, до которых нам нет ровно никакого дела. Сложнее — к тем, о которых мы несколько осведомлены, но труднее всего — к делам, которые нам предстоит осуществлять, творя и веруя. И уж совсем невозможно занять позицию по отношению к самому себе.

1923

Что же благословенно. Даже в наше безбожное время две вещи остались благословенны: дородность и определенный возраст. Супружество уже не благословенно, если не сказать больше. В лучшем случае оно благословенно детьми. А что дородность слывет благословенной — так это скорее всего пережиток каннибальских времен. Благословенный возраст тот, в котором умирают. «Он умер в благословенном возрасте восьмидесяти лет». Выходит, четырехлетний возраст, когда тебе купили первые брюки, вовсе не был благословенным, так же как и четырнадцатилетний, когда ты впервые влюбился, и более зрелый, когда ты малость поумнел. Это прямо-таки фатально: благословенного возраста достигаешь лишь на смертном одре, когда, казалось бы, уже поздновато рассчитывать на благословение.

Закладывать фундамент. Закладывать фундамент — это широко распространенный национальный обычай, культивируемый во всех сферах общественной деятельности. Один закладывает фундамент нашей страховой системы, другой, в свою очередь, — фундамент специализированных центров по разведению шелкопряда, третий — фундамент конного спорта, четвертый — фундамент движения благонравных сторонников правильного пережевывания пищи. Создается впечатление, будто общественная деятельность — это своего рода строительная площадка, где только и делают, что закладывают фундамент, одни фундаменты и ничего более! Никогда не скажут, что такой-то застеклил наше страховое дело, подвел под кровлю наше профессиональное образование, оштукатурил дело конного спорта или произвел необходимые лакировочные работы на ниве движения в защиту нравственности. Чуть надстроить или расширить то, подо что уже «заложен фундамент», — эта работа отнюдь не в чести. Где-то подтесать и пригнать, создать хотя бы минимум удобств для каждого, придать чему-то красивый вид, подготовить к отвечающей современным требованиям исправной эксплуатации, и сделать все это дешево и прочно, — подобные вещи уже не входят в национальный обычай «закладывать фундамент».

Сказать прямо в глаза. Сказать что-либо во всеуслышание и в глаза — это тоже один из национальных обычаев, подчиненных строгим правилам. Например, нельзя сказать во всеуслышание, что все (у нас в республике или в нашем потребительском обществе) в порядке; во всеуслышание надлежит сказать, что далеко не все в порядке. Во всеуслышание следует говорить о коррупции, злоупотреблениях, махинациях и тому подобных вещах. О светлых сторонах жизни нужно говорить шепотом и в кулуарах. Никогда не скажут в глаза, что у тебя красивые глаза, что ты умен и вообще безупречен. В глаза полагается говорить, например, о том, что ты ничего не понимаешь или что, мол, нам известно, у кого рыльце в пушку, и так далее. Вообще когда мы говорим во всеуслышание и в глаза, выбирать выражения не рекомендуется. Это относится и к тому, что мы называем «сказать чешским языком». Если я кому-то сказал что-то «чешским языком», то вовсе не для того, чтобы мой собеседник насладился красотами родной чешской речи, а для того, чтобы он подивился моей решительности и, если угодно, — откровенности. Мол, говорю, что думаю.

Говорить от имени. Говорить от имени всех, от имени сословия, от имени каждого честного чеха и т. п. стало национальным обычаем, без которого не обходится ни одно публичное выступление. Видимо, его переняли от судей, испокон веку выносивших приговоры «именем Его Величества», каковые, очевидно, утратили бы свою истинную и грозную силу, если бы обставлялись словами вроде «это я просто чтобы не молчать» или «раз уж мы тут собрались, приговариваю вас к десяти годам тюремного заключения». Должно быть, каждый оратор, выступающий перед публикой, тоже полагает, что его речь не произведет должного и грозного впечатления, если говорить не «от имени всех», а от себя лично или просто, чтобы не молчать. Для того чтобы говорить от имени всех, вовсе не нужно знать, что думают «все», а эти «все» вовсе не должны в данную минуту что-либо думать. Например, оратор от имени всех заявляет, что положение, сложившееся в муниципальном совете, просто нетерпимо, а все в этот момент думают о том, какая духотища в зале и что этот болтун наговорил уже с три короба. Говорить от имени всех — штука весьма забавная, ибо дает оратору смелость утверждать то, что он поостерегся или постеснялся бы выдать за собственное мнение.