Мы видим, что в действительности идея церкви не только расчленяется сообразно со своим содержанием, но осуществляясь в реальном мире, следует внутреннему, рациональному закону развития. Исходной точкой служит начало закона, которое составляет самое основание нравственного союза; затем из общего корня выделяются две противоположности – власть и идея, представляющие единство внешнее и единство внутреннее; наконец, образуются союзы, основанные на свободе и составляющие переход к чисто светскому развитию. Первоначальное единство разложилось; но возникшие из совокупного развития отдельные союзы сохраняются как самостоятельные члены высшего духовного целого, то есть идеального союза, обнимающего живых и умерших под управлением невидимого, божественного главы – Христа. Спрашивается: возможно ли и нужно ли дальнейшее их объединение?
Многие к этому стремятся. Идеалом христианской церкви представляется союз, обнимающий всё человечество и связывающий его началами веры и любви. Но такое отвлечённое представление упускает из вида разнообразие человеческих свойств и потребностей. Оно хочет наложить на всех одинаковый, неизменный и непреложный закон; для свободы не остается тут места. Между тем свобода составляет неискоренимый элемент человеческой природы, и именно тот, на котором покоится всё его нравственное существо. Только при свободном стремлении души к Богу сама религия получает истинное свое значение не как внешняя только форма, а как внутреннее, духовное общение единичного, бренного существа с абсолютным Источником жизни. Это общение, как уже замечено выше, зависит от различной восприимчивости людей, вследствие чего и пути, которыми Бог приводит к себе человеческую душу, могут быть весьма разнообразны. Они должны быть все открыты человеку; а потому полезно, чтобы существовали различные церкви, в которых каждый может найти удовлетворение своих духовных потребностей. Лицо свободно вступает в тот или другой союз, смотря по тому, куда влечёт его внутреннее чувство, и это не может быть ему возбранено, иначе как с нарушением самых священных его прав. И каждая церковь воспринимает его в своё лоно, оставаясь при своём исторически сложившемся строе. Глубокий смысл этого исторического развития состоит, как сказано, в установлении различных жизненных форм, соответствующих различным духовным потребностям человека. Ни одна церковь не может отречься от этого прошлого, не отрекаясь от самой себя. Чем более она убеждена в непоколебимой истине того, что она исповедует, тем менее возможно для неё такое самоотречение. Ни власть, признающая себя непогрешимой, ни предание, идущее непрерывной нитью от самого основания религии, не могут порвать со своим прошлым и отказаться от своей самостоятельности во имя идеального объединения. Всего менее может человек отказаться от тех форм, в которых находит убежище его свобода. Это значило бы отказаться от своей духовной самостоятельности, от самого своего человеческого достоинства и отдать всецело свои мысли и чувства в руки внешней для него власти. Если бы протестантизм исчез, то для людей, дорожащих свободным поиском истины, не оставалось бы иного исхода, кроме неверия. В действительности это так часто и бывает: сохраняется внешняя принадлежность к церкви, а внутри себя человек думает всё, что ему угодно. Но такая чисто внешняя связь менее всего соответствует идеалу.
Внешнее объединение церквей тем менее желательно, что оно не вызывается никакими существенными потребностями. Истина, бесспорно, одна; но она имеет разные стороны, которые могут в разной степени восприниматься человеком и служить руководящими началами его жизни. При этом религия не ограничивается одними догматами; она состоит в живом единении человека с Божеством, а способы и пути этого единения весьма разнообразны. Человек может избирать тот или другой, не посягая на основные истины религии. Все церкви, признающие Христа как Спасителя мира, суть церкви христианские; но это не мешает им существенно разниться и во многих второстепенных догматах, и в обрядах, и в таинствах. Нет никакого основания требовать, чтобы все люди были на этот счёт одного мнения и признавали в этих вопросах один бесспорный авторитет.
Всего менее требуется единство управления. Церковь есть союз верующих, следовательно, нужно единство веры, а вовсе не единство управления, которое сообразуется с местными потребностями. Пример православной церкви, которая обнимает множество различных народов, доказывает, что одна и та же церковь может иметь совершенно независимые друг от друга власти. Единство управления вызывается вовсе не религиозными, а чисто практическими потребностями. Нет сомнения, что всемирное единство римско-католической церкви с независимым главой даёт ей такое обеспечение против захватов светской власти, какого не в состоянии дать чисто местные организации, всегда более или менее поддающиеся влиянию туземных правительств. Для независимости церкви всемирное её положение имеет существенное значение. Но, во первых, эта независимость может быть достигнута и другими путями, а во вторых, всемирное положение церкви, не знающей соперников, привело бы не к независимости, а к владычеству. Таково именно и было положение средневекового католицизма в западном мире; оно менее всего желательно для пользы человечества. В настоящее время католическая церковь представляет могучую силу, которая сдерживается существованием соперников. Если бы она одна владычествовала над сердцами людей, то нравственное порабощение человечества было бы полное.
Тогда единственным прибежищем свободы, действительно, оставалось бы только неверие. Этим и объясняется распространение отрицательных учений преимущественно в католических странах. Франция изгнала протестантов, но этим самым открылось широкое поприще для философии XVIII века.
Во всяком случае, мы стоим тут уже не на религиозной, а на политической почве. Здесь возникает вопрос об отношении церкви к гражданскому обществу и к государству.
Церковь есть нравственно-религиозный союз; но она имеет и гражданскую сторону. Для достижения своих целей она нуждается в имуществе. Оно необходимо и для богослужения, и для содержания духовенства, и для благотворительных учреждений. Владельцем этого имущества является союз как юридическое лицо. С этой точки зрения церковь получает значение гражданской корпорации. Но так как употребление имущества имеет местный характер, то корпоративное значение присваивается не целому союзу, а отдельным его частям – приходам, церквям, монастырям. В средние века, когда церковь заменяла государство, эти имущества, возникшие из частных пожертвований, достигали громадных размеров. Это имело ту невыгодную сторону, что значительная часть земель была изъята из гражданского оборота. Вследствие этого, с развитием государственного порядка естественно возник вопрос о церковных имуществах. Во всех европейских странах, несмотря на различие вероисповеданий, они были по большей части отобраны; оставлено было только необходимое. Против этого восставали как с точки зрения права, так и с точки зрения пользы. Утверждали и утверждают, что нельзя отнимать то, что было подарено или завещано жертвователями. Доказывают, с другой стороны, что полезно сохранить связь церкви и духовенства с гражданской жизнью. Этим способом отвлечённый нравственно-религиозный союз привязывается к интересам местного отечества и получает полезное влияние на общественные дела. Не отрицая того и другого, надобно сказать, что отъём церковных имуществ ознаменовал переход от средневекового порядка к новому. Накопление имуществ в руках церкви происходило в то время, когда она играла в обществе первенствующую роль. С изменением её общественного значения должно было измениться и её имущественное положение. Накопившееся у неё достояние должно было поступить в общий оборот, с сохранением лишь того, что требовалось при новом положении. Это был, надобно признать, революционный акт, но он составлял неизбежное последствие всемирного поворота истории. Этим, без сомнения, в некоторой степени порывалась связь церкви с гражданским порядком; но именно эта связь выводила её из пределов собственного призвания и давала ей неподобающее влияние в гражданской области. Ограничение церкви настоящим её призванием нельзя не признать благом.
