Стоицизм и эпикуреизм критикует не только скептик. И стоик, и эпикуреец, излагая свои догматические представления о мире и о богах, в истинности которых они уверены, не забывают куснуть друг друга. Но в критике эпикурейства стоик солидаризируется со скептиком, говоря, что скептик облегчил его задачу, когда "изобличил ошибки Эпикура" (II. I, 2). Эпикуреец не спорит со скептиком, ведь тот ничего не утверждает, но к стоицизму он беспощаден: "Речи стоиков о природе богов пусты" (III. XXXIX, 95), а сами стоики "тупоумны" (I. X, 24).
Сам Цицерон, которого эпикуреец зачисляет в союзники к скептику, иронически говорит и о нем, и о скептике, что "вы оба учились у ...Филона ничего не знать" (I. VII, 17), занимает, казалось бы, нейтральную позицию, но чувствуется, что он относится к эпикурейцу хуже, чем к стоику, вкладывая в уста скептика такие выражения, как "постыднейшие учения Демокрита", "Эпикур, зевая, набредил", "не пахнет от Эпикура", подвергая сомнению творческий характер учения Эпикура ("что в учении Эпикура о природе не от Демокрита?"). Он позволяет себе пренебрежительно-ироническое изображение эпикурейца: "Тогда Веллей очень самоуверенно, по обыкновению этих людей, более всего, видимо, опасаясь, как бы не подумали, будто он в чем-то сомневается, и с таким видом, словно он только что покинул собрание богов и спустился из эпикуровых междумирий, сказал..." (I. VIII, 18). И в конце своего трактата Цицерон говорит, что ему "более похожим на истину" показалось мнение стоика, чем эпикурейца.
В чем же суть спора между стоиком и эпикурейцем (при критическом участии скептика-пробабилиста и стоящего за ним Цицерона)? Трактат называется "О природе богов", так что может показаться, что вопрос о том, существуют ли вообще боги, там не стоит, что заведомо признается, что они существуют. Однако Цицерон не умалчивает и о мнениях тех философов, которые утверждали, что "вовсе нет никаких богов" (I. I, 2). Таковыми были известный нам киренаик Феодор и Диагор Мелосский. Известно, что один из них отверг свою веру в существование богов после того, как его лучший друг поступил с ним крайне подло - и не был за это наказан богами. Значит, сделал вывод Феодор, никаких богов нет, иначе не могла бы случиться несправедливость.
Но все же Цицерон обсуждает вопрос не о существовании богов, а об их природе, но, находя в мнениях людей о природе богов такие различия и такие противоречия, которые никак нельзя примирить, он невольно ставит под вопрос и само их существование, ведь те, кто признает существование богов, имеют о них свои мнения, "мнения же эти столь различны и столь противоречивы, что, весьма возможно, все они ложны..." (I. II, 5), а если так, то не колеблется ли сам тезис о том, что боги существуют? Цицерон, однако, избегает такой прямой постановки вопроса и погружается в частный вопрос - о том, "живут ли боги в полном бездействии, ни во что не вмешиваясь, совсем не заботясь о мире и об его управлении им, или, напротив, они с самого начала и все сотворили, и установили, и всем в мире до бесконечного времени управляют, и все приводят в движение" (I. I, 2).
В своем выступлении эпикуреец вскрывает противоречия и даже нелепости в представлениях о богах у древнегреческих философов, начиная с Фалеса и кончая Хрисиппом (см. I. VIII-XV), делая вывод, что все это "скорее похоже на бред безумцев, чем на мнения философов" (I. XVI, 42). Не оставляет он без своего критического внимания и поэтов, которые "вывели богов, воспламененных гневом и безумствующих от похоти", которые своим художественным воображением "заставили нас увидеть их войны, сражения, битвы, раны; кроме того, - их ненависть, раздоры, разногласия, рождения, смерть, ссоры, жалобы, проявления самой необузданной страсти, супружеские измены, заключения в цепи, сожительство со смертными и в результате - рождение смертного потомства от бессмертных" (I. XVI, 42). Исключением является только Эпикур, перед которым следует "благоговейно преклониться" (L XVI, 43).
Однако, оказывается, что представления Эпикура о богах не менее противоречивы и даже нелепы, чем других философов. Но это видит уже не ослепленный эпикуреец, а скептик. Ведь и Эпикур утверждал, что боги существуют, потому что у любого людского племени и у любого человека в душе есть соответствующий богам "пролепсис" (лат. - антиципация), т. е. "некоторые предвосхищенные душою представления о вещах, представления, без которых никому невозможно ни понять, ни исследовать, ни рассудить". В данном случае это представления о богах, ведь "сама природа в душе каждого человека запечатлела понятие о них" (I. XVI, 43). Но, возражает скептик, возможны и племена, а явно есть и люди, которые не имеют никаких представлений о богах или же прямо отрицают их существование (все те же Диагор и Феодор, не говоря уже о софисте Протагоре, кто отказывался отвечать на вопрос о существовании богов). Отвергая в целом учение Эпикура, скептик особенно обрушивается на слабый пункт в эпикурейской философской системе взглядов - на его сомнительное учение о богах, выделяя там следующее противоречие: Эпикур, наделяя своих богов человекоподобными телами, так как ничего красивее человека нет (что, думает скептик, неверно: ведь каждый вид живых существ считает самым красивым себя), делает их совершенно бездеятельными. Но телесность и бездеятельность несовместимы: назначение тела - деятельность. Но какая нужда в ногах тому, кто не ходит? В руках тем, кому ничего не нужно хватать? Эпикур думает, что деятельность и блаженство несовместимы: не может быть блажен тот, кто озабочен, а тем самым ущербен и несовершенен. Но этим он ничем не отличается от "избалованных детей", которые считают, что лучше безделья ничего нет.
Далее телесные боги не могут быть бессмертными (ведь всякое тело смертно) - однако эпикуровы боги бессмертны. Образ бездеятельных богов нужен Эпикуру, отмечает скептик, и для того, чтобы, не отрицая их существования, избавить людей от страха перед ними. В самом деле, кому могут угрожать бездеятельные существа?
Невольно порывая в пылу полемики со своим скептицизмом, Цицеронов скептик высказывает ряд позитивных суждений: не следует преувеличивать страх людей перед богами, иначе столь многие не грабили бы храмы; нельзя быть добродетельным без деятельности, ибо всякая добродетель деятельна; если боги бездеятельны, то их не следует почитать. "Почему мы должны проявлять благочестие в отношении того, от которого ничего не получишь?" - спрашивает философ-скептик.
И эта мысль не случайна. Сам Цицерон подробно ее развивает во вступлении к трактату "О природе богов". Там, где она говорит от своего имени: "Если... боги и не могут нам помочь, и не хотят, и совсем не пекутся о нас; и не обращают внимания на то, что мы делаем, и если с их стороны не может быть никакого влияния на жизнь человеческую, то для чего нам воздавать бессмертным богам какое-то поклонение, почести, обращаться к ним с молитвами?" (I. II, 3). Говорят, что подобное: "даю, чтобы ты дал" - характерно только для римской религии. Но это не так.
Общим выводом из сомнений скептика можно, пожалуй, счесть его слова о том, что "если никто не знает истинного о природе богов, то следует бояться, что их вовсе нет" (I. XXXIV, 94).
Столь же скептичен скептик и по отношению к той картине мира, которую подробно и вдохновенно рисует перед своими слушателями стоик. Скептик считает нелепым утверждение стоика в возможности "дивинации" - предсказания будущего. Стоик уверен в том, что бога существуют, потому что представления о богах свойственны всем людям, но, возражает скептик, люди в своем подавляющем большинстве глупы. Значит, доказывая существование богов, мы апеллируем к людской глупости. Кроме того, нельзя подменять вопрос о существовании богов вопросом о том, почему люди верят в их существование, т. е. вопросом о происхождении религии. Стоик думает, что одно созерцание неба свидетельствует в пользу существования бога как высшего разумного начала, вселенского разума, который всем управляет, вносит согласованность между частями вселенной, гармонию. Но, возражает скептик, природа, а не бог с его неизбежным субъективизмом - источник постоянства. Стоик говорит, что нет ничего лучше мира и нет ничего лучше бога, поэтому "мир есть бог" (II. VIII, 21), но неверно, что в мире нет ничего того, что было бы лучше мира в целом: ведь человек такая часть мира, которая превосходит мир, большая часть которого - низшие формы безжизненного и дочеловеческого бытия.
