Единое (""Ev"). Все мировоззрение Плотина пронизано пафосом единства, и этот пафос доходит до обожествления Единого. Единое - это бог. Придание большого значения единству в мире вполне можно понять. Единство, конечно, - важнейшая сторона мироздания и всего, что в нем. Без единства невозможны ни красота, ни жизнь, ни общества. Каждое человеческое общество потому и общество, что в нем есть какое-то единство и взаимное сочувствие. Даже куча камней едина, поэтому она и куча. Един и любой биологический организм. И любовь есть единство.
Да, можно немало сказать в пользу единого, в пользу единства. Но весь вопрос в том, как это единство понимать. Существует ли единство во многом? Или же оно вне многого, а то и над ним? Является ли единое единым во всем - или же это единое - единое вне всего?
Плотин идет по второму пути. Он выносит единое за пределы многого, возвышает его над многим и делает его первичным по отношению ко многому. Единое для многого недоступно, многое неспособно никак повлиять на единое, заставить его считаться с собой. А само многое якобы к самоорганизации неспособно. Это типичная схема тоталитаризма.
История философии как объективно-исторический процесс - история борьбы (но борьбы не ради борьбы, а ради достижения конечной истины) не только материализма и идеализма, эмпиризма и рационализма, но и история борьбы тоталитарного и антитоталитарного мировоззрений. Мировоззрение Плотина - выдающийся пример тоталитарного мировоззрения, тоталитаризма в чистом виде. Его мировая иерархия - и отражение социальной иерархии в Римской империи, и предвосхищение феодальной иерархии.
Итак, исторгнутое Плотином из многого единое становится у него Единым. Но, будучи вынесенным за скобки (внутри которых остался весь интеллектуальный, душевный и телесный мир), Единое Плотина в сущности ничем. И оно не познаваемо. И в самом деле: разве можно познать несуществующее?
Впрочем, Плотина нисколько не смущает то, что его Единое ничто. Он видит в этом высшее достоинство Единого. В этом его глубочайшая единственность. Единое единственно в том, что оно есть ничто. Плотин, правда, сам не называет Единое ничем. Но в сущности это так. Согласно Плотину, единое, будучи вечным Началом всего существующего, само по себе не существует. Во всяком случае, о нем нельзя сказать, что оно существует. Сказать, что Единое существует - значит его ограничить, поставить в рамки, определить - а всякое определение и есть ограничение. Единое же нельзя заузить. Оно беспредельно. Это что-то напоминает апейрон Анаксимандра. Но Анаксимандр думал, что он знает, что такое апейрон. Плотин же не знает, что такое Единое.
Да и как он это может знать, если оно, оказывается, непознаваемо? Плотин взял диалектику единого и многого у Платона. Но в диалоге Платона "Парменид", где содержится тонкая диалектика (настолько тонкая, что она переходит в сверхумную софистику) единого и многого, выразителем которой оказывается там не Сократ, как обычно у Платона, а Парменид, единое берется в паре со многим. Единое постигается там через многое, а многое- через единое. Это, как сказал бы Гегель, рефлективные, т. е. отражающие друг друга, понятия. Плотин же превратил горизонталь "единое - многое"I в вертикаль. Единое не познается через многое, потому, что единое выше, а многое ниже, а высшее не постигается через низшее, низшее не может быть ключом к пониманию высшего. В высшем всегда есть то, что низшему недоступно, на то оно и высшее.
Единое, далее, есть абсолютное единство и в том смысле, что не содержит в себе многого, оно, естественно, не содержит в себе и различия, и противоположности, и противоречия. Если у Гераклита была и борьба противоположностей, и их единство, и даже тайная гармония, но при этом у него не было единства без противоположностей, то Плотин идет дальше и доходит до абсурда: его единое - это не единство противоположностей, а единство без противоположностей.
Нет в едином и субъектно-объектного отношения, и саморефлексии, и самопознания. Единое, правда, себя знает, но оно знает себя без познания, потому что познание есть переход от незнания к знанию, что предполагает в качестве исходного состояния состояние незнания, т. е. несовершенства, неполноты, ущербности, недостатка - а все это чуждо Единому, потому что оно совершенно целостно, самодовлеюще, едино.
В одном из своих трактатов Плотин говорит, в частности, что его Единое "не ведает ни в чем недостатка, довлеет самому себе, ни в чем не нуждается".
Единое ни к чему и не стремится. Ведь всякое стремление также предполагает исходную ущербность, которая должна быть восполнена достижением цели. Ничего не желая и ни к чему не стремясь, Единое Плотина, надо полагать, абсолютно счастливо, если под счастьем понимать вечный покой. И в самом деле, в Едином нет времени. Оно вневременно. Это нетронутая временем вечность.
Однако тезис Плотина о непознаваемости Единого, о его непостижимости и несказанности, имеет трещину - ведь Плотин только и делает, что на протяжении всех своих пятидесяти четырех трактатов говорит о Едином. Да и сказать, что оно не существует и непознаваемо, что оно выше всякого ума и интеллекта - не значит ли сказать о Едином главное, существенное? Разве сущность Единого не в том, что оно не существует? Разве, далее, сущность Единого не в том, что оно непознаваемо?
Но Единое Плотина характеризуется не только отрицательно. В нем, оказывается, есть и нечто положительное. Плотин сравнивает Единое с Солнцем как источником света и тепла. И оказывается, что Единое есть Благо и Свет. Это, конечно, противоречие Плотина самому себе - и последующие платоники будут искать выхода из этого противоречия и над плотиновым Единым надстраивать другое Единое - как бы уже абсолютно тайный чердак, как бы черный ящик, из которого уже не исходит никакого света и никакого блага.
Учение о том, что первоначало всего сущего, хотя само и не сущее, все же свет и благо, окрашивает мировоззрение Плотина в радостные тона. Благо не может породить неблаго, свет не может породить тьму. Поэтому и природа у Плотина есть всё же при всем своем несовершенстве благо. Плотин резко критикует религиозных гностиков за то, что они представляли чувственный мир как порождение злого начала.
Эманация. Будучи самодовлеющим, бездеятельным и, в сущности, пассивным, Единое тем не менее порождает все то, что существует Ломимо Единого. Это, конечно, парадокс. Плотин понимает это порождение своеобразно. Единое не превращается в иное, чем оно само, как, например, у Гераклита огонь превращается, угасая, в воздух, воздух - в воду, вода - в землю, которая, воспламеняясь, становится огнем. Такую же картину мы видим и у стоиков. У атомистов миры возникают как комбинации атомов - вечных и неизменных материальных частиц. У. Аристотеля вещество (yle) существует вечно. Вечны и формы, которые оформляют вещество, придают ему структуру. Ближе всего к Плотину, конечно, Платон. Его идеи отражаются в вещах, но в вещи не превращаются. Плотин же развил эту мысль Дальше и придал ей крайний вид.
Говоря о генезисе мира из Единого, Плотин отвергает идею творения мира богом из ничего. Ведь здесь опять-таки бог есть некий деятель, который к чему-то стремится, чего-то хочет, который как-то даже ограничен своим творением, которое ведь может и восстать против своего творца. Плотин понимает творение мира Единым как абсолютно немотивированный объективный процесс. Принято называть этот процесс латинским словом эманация (от emanare - течь, литься). И Плотин на своем родном древнегреческом языке говорит rein - течь, вытекать, но эта метафора несовершенна, так как здесь все же нельзя отделаться от мысли, что вытекающее, истекающее убывает и что этот процесс происходит во времени. У Плотина же Единое, творя мир, ничего не утрачивает, оно остается неизбывно целостным, и этот процесс происходит вне времени, от вечности.
Поэтому более адекватным нам кажется другое выражение Плотина, другая его метафора: Единое, будучи светом, светит вокруг себя, оно сияет, происходит яркое свечение. Свет не может не светить. Так и Единое не может не производить вокруг себя освещенность, которая, как и всякий свет, убывает по мере удаления от своего источника.
