Доктор Ватсон запахнул полы пальто. Ветер, сырой и промозглый, продувал переулок насквозь.

Он миновал знакомую вывеску «Хорька и Ручейника» – недурного паба, где он, бывало, позволял себе пропустить пинту-другую. Ему приходилось слышать о том, что совсем рядом находится какое-то итальянское заведение, но он никогда не придавал этому значения. Будучи истинным британцем, доктор искренне не понимал всеобщего увлечения континентальной кухней.

Найти нужное место оказалось непросто. Ватсон обошел фасад дома, пока наконец не обратил внимание на низкую дверь без вывески, откуда доносился характерный шум. Решительно потянув на себя дверное кольцо, он открыл ее и зашел внутрь.

Обстановка поражала своим убожеством. Свет единственной горелки с грехом пополам освещал крохотный зал, в котором впритык умещались четыре столика. Три из них были заняты какими-то подозрительными субъектами, едящими pasta и галдящими на своем гортанном языке. У жалкого подобия стойки суетилась какая-то подозрительная особа в ярком тряпье – видимо, хозяйка заведения. Откуда-то тянуло подгоревшим оливковым маслом.

Когда Ватсон вошел, все сразу замолчали.

Он присмотрелся и увидел наконец доктора Струццо. Тот сидел за угловым столиком возле единственного окна и сосредоточенно орудовал ножом. Рядом с ним стояла оплетенная бутыль с прозрачной жидкостью.

– А, вот и вы, Ватсон, – безо всякого удивления сказал доктор. – Присаживайтесь. Не желаете ли составить мне компанию? Здесь подают почти терпимое vino secco и съедобную carne di maiale.

Он крикнул что-то по-итальянски в зал. Хозяйка ответила на том же языке. Ватсон обратил внимание, что обстановка изменилась: пожиратели пасты вновь загалдели.

– Я вижу, вас тут хорошо знают, – сказал Ватсон.

– О, еще бы, – доктор широко улыбнулся. – Я иногда оказываю различные услуги моим соотечественникам, волею судеб заброшенным в этот громадный город. За это я имею право рассчитывать на их расположение. Вы, британцы, живете каждый в своей раковине, а мы, итальянцы, держимся друг за друга, как корни травы… Вы уверены, что не хотите вина? Да, и, наконец, снимите пальто, здесь натоплено так, чтобы даже южанин не чувствовал холода.

– Нет, – решительно сказал Ватсон. – Я пришел сюда по делу и не собираюсь задерживаться.

– Ваш друг уже нашел какие-то нити в том деле, о котором мы говорили сегодня утром? – прищурился Струццо. Любезность из его голоса куда-то пропала – как нитка, выскочившая из игольного ушка.

– Не будем испытывать терпение друг друга. Я намерен сделать вам предложение, – сказал Ватсон. – Десять тысяч фунтов за то, чтобы вы забыли эту историю и уехали из Лондона на родину.

– Десять тысяч? – презрительно сказал Струццо. – Это не деньги.

– Это почти все, что у меня есть, – спокойно сказал Ватсон. – Соглашайтесь и уезжайте. Вы больше ничего не получите.

– Нет, дорогой коллега, нет. У нас совсем другие планы. – Лицо итальянца исказила гримаса злого торжества. – Но начнем сначала. Ведь это вы убили Мери Кросс, не так ли?

– Да, – Ватсон сказал это без всякого волнения. Лицо его не дрогнуло ни единым мускулом, как у хорошего игрока в покер.

– Я это знал, – сказал Струццо.

– Каким образом? – поинтересовался Ватсон.

– Я расскажу вам об этом… чуть позже. Пока лишь намекну, что маленький бизнес Кроссов находился под моей защитой.

– Бизнес, нуждающийся в вашей защите? – поднял бровь Ватсон. – Ведь вы говорили, что Эммануил Кросс – модный художник?

Струццо неожиданно захохотал. В эту минуту никто не принял бы его за светского человека: столь явственно дала о себе знать неукрощенная натура дикаря.

Отсмеявшись, он налил себе стаканчик вина и сказал:

– О да, о да. Теперь, со смертью Анны, британская живопись понесла невосполнимую утрату. Девочка была практически незаменима. Такое сочетание невинности и бесстыдства надо еще поискать. Ничего, найдет другую.

– Что вы имеете в виду? – голос Ватсона дрогнул.

– Вам ли не знать, дорогой доктор? Анна была горячей, как печка. Вся в отца. А Эммануил Кросс был изрядным распутником, пока не получил свое от одной красотки.

– Вот, значит, как? Так от чего же вы его лечили на самом деле?

– От сифилиса, – осклабился итальянец. – Правда, застарелый сифилис неизлечим, вы это знаете не хуже меня, не так ли. Но Кросс – тот еще типчик. Перестав быть мужчиной, он остался настоящим блудодеем. У него была эта маленькая cunty, Анна – и он использовал ее по полной. Знаете, какими художествами Кросс прославился больше всего?

– Догадываюсь, – Ватсон сжал губы.

– Он начал рисовать свою девочку, когда ей было пять лет. Обнаженную, в различных позах, – доктор Струццо неприятно причмокнул губами, – отдающуюся, насилуемую, в пыточном подвале, израненную, мертвую: все как пожелает заказчик. Некоторые почтенные джентльмены, коллекционирующие подобные вещи, платили за эти картины кругленькие суммы. Особенно ценились картины, на которых девочка изображалась вместе с клиентом. Впрочем, тут есть тонкость: клиент не всегда был ценителем искусства, но картину покупал всегда… Вы понимаете, к чему я клоню?

– Нет, – Ватсон встретил взгляд итальянца, не моргнув глазом.

– А вы неплохо держитесь, надо отдать вам должное, – оценил Струццо. – В общем-то, вы жертва вполне банальной ситуации. Почтенный человек, отдавший сок жизни сначала армии, а потом скучным больным и никчемной семье… И тут вам попадается эта паршивка. Интересно, кстати, при каких обстоятельствах… Впрочем, попробую догадаться. Применю дедуктивный метод вашего друга Холмса. Анну можно было встретить в салонах для богатых развратников, куда ее водили особого рода ценители… но вы туда не вхожи. Или на улице – она не брезговала и малой мздой. Как-то раз эта ненасытная шлюшка отдалась случайному прохожему за три шиллинга – и отец выставил девочку из дому и заставил хорошенько померзнуть на улице. Я не отказал себе в удовольствии вспомнить об этом маленьком эпизоде: я-то был уверен, что вы оцените тонкий юмор ситуации. Нет? Значит, вы всегда платили исправно… Ладно, неважно, – Струццо подлил себе еще вина. – Нет, вы не могли снять уличную девку. Значит, самое банальное: врачебные услуги. Кто-то из ее клиентов срочно нуждался в докторе… Так?

– Это не ваше дело, – сквозь зубы процедил Ватсон.

– А вы злитесь. Не переживайте, Ватсон, эта девочка сводила с ума даже членов Парламента. Вы были всего лишь очередным мотыльком, привлеченным пламенем свечи. Мотылек знает, что пламя губительно, но все же бросается в него, повинуясь неодолимому инстинкту. Вот и вы бросились в пламя, зная, что рано или поздно в нем сгорит ваше состояние, положение и репутация в глазах общества. Но вас подталкивал основной инстинкт, заложенный в мужской природе. Лично я вас не осуждаю.

– И напрасно, – сказал Ватсон.

– Что это? Раскаяние? Не слишком ли поздно, дорогой доктор? Ведь вы давали девочке соверены за ее нехитрые услуги. Что вы при этом чувствовали? Молчите?

– Если вас это интересует – ничего, кроме отвращения, – холодно сказал доктор.

– Бросьте, Ватсон, бросьте! Отвращение, сожаление – это все пустые слова. А вот горячая плоть – это реальность. Она была очень аппетитна, эта маленькая чертовка, настоящий лакомый кусочек. А помните, как вовремя у старика Кросса случались эти его знаменитые провалы в памяти? Он, должно быть, даже не узнавал вас, когда вы утром, крадучись, выходили через черный ход? О человеческая наивность! У старика Эммануила Кросса все в порядке с головой, по крайней мере когда речь идет о деньгах. Рано или поздно эта парочка – отец и дочь – принялась бы доить вас по-настоящему. Обычно партию начинал отец. Но маленькая Анна решила сыграть в свою игру – ей нужны были деньги, а папаша Кросс скаредничал… Она ведь сказала вам, что беременна?

– Какое это сейчас имеет значение? – пожал плечами доктор.

– И верно, никакого. Но для вас тогда это имело огромное значение. Ваша семья, ваше положение, даже ваша слава – а репутация летописца деяний Шерлока Холмса чего-нибудь да стоит – все оказалось под угрозой из-за мимолетной страсти… А ведь бедная девочка хотела от вас всего лишь сотню фунтов – не так-то и много. Но вы испугались так, что решили смести с дороги это случайное препятствие. Что ж, это по-мужски. Мы, итальянцы, люди с горячей кровью, уважаем людей, способных на риск. Вы рискнули и проиграли, доктор. И теперь вы находитесь в наших руках.