А до встречи с толстым теперь придется бинтовать ногу. Ник страшно боялся заражений и к антисептиче­ским средствам относился с невероятным почтением: они действительно не раз его выручали. А если этот уголов­ник ножом разделывал мясо, то получить

какое-нибудь заражение было проще простого.

Словом, по всему выходило, что дальше позиционную борьбу вести бессмысленно. Надо было быстренько дово­дить задуманное до исполнения и бежать бинтовать ногу.

Ник краем глаза заметил, что приближается к какому-то канату, который неаккуратной бухтой, был сложен у борта, продолжая отступать, чуточку изменил напра­вление, чтобы споткнуться о него.

По глазам Коня он заметил, что тот тоже увидел канат и теперь пытался довести до него Ника с той же целью.

Ник сделал назад один шаг, второй, и, почувствовав под ногой змею каната, сделал вид, что оступается и да­же приветливо отвел в бок правую руку, оставляя свои родные ребра без всякого прикрытия.

Конь не заставил ждать. Он прыгнул вперед, норовя воткнуть свой тесак в беззащитную плоть, но Ник ловко вывернулся и бросился, навстречу. Такого движения про­тивник явно не ожидал и остановить свой выпад уже никак не мог.

Его рука с ножом оказалась за спиной Ника, зажатая между его боком и рукой. Ник в падении стал разворачи­вать корпус, выкручивая пойманную руку и попутно, пригибая Коня вниз нанес ему локтем левой руки страш­ный удар в точку чуть выше уха.

Когда они оба рухнули на палубу, Конь, обмяк и вы­пустил из сломанной, кажется, руки нож, а Ник проворно вскочил, готовый к продолжению приключений. Конь, однако, не шевелился и признаков жизни не подавал.

Этим он Ника удивил: ну, оглушить он его своим ударом мог, но убить — никак. Слаб был удар. Конь же лежал как совсем мертвый и чуть приоткрытые глаза его выглядели стеклянно.

Заинтригованный, Ник протянул руку, чтобы прощу­пать пульс на шее и тут получил совершенно грамотный удар под коленную чашечку, от которого свалился на­взничь и, если бы не отработанная до полного автоматиз­ма страховка, здорово повредил бы себе затылок.

Конь драться умел. Но делал он это без школы, без интереса, без искусства. Выученный уголовниками в ко­лониях, а раньше подонками в подворотнях, он дрался вульгарно, но не без некоторого мастерства. Так человек грамотный не может отказать в точности некоторым вульгарным тропам или оборотам речи, ясно понимая, что говорящий из сложноподчиненного предложения яв­но не выпутается. Так же оценил и Ник своего против­ника. При некоторой подлости поступка, тот вел себя совершенно правильно, но фигуру запутал: ему бы ногу Ника придержать, не дать сгруппироваться и перепилить спокойно горло.

Но ногу он не придержал, и Ник, упав на страховку, сделал кувырок назад и моментально снова оказался стоящим, в то время, как Конь все еще грузно лежал на палубе.

Что-то во всей этой схватке было от любимого Ни­ком Стивенсона: корабль, палуба, мачта, пираты... Но предаваться романтическим аллюзиям не было времени. Ник, прихрамывая, прыгнул раз, другой, третий... И на. третий голова Коня оказалась зажатой между его ног. Тогда он прыгнул в четвертый раз, с легким поворо­том, и явственно услышал негромкий характерный хруст.

Из ноги довольно весело струилась кровь, что отчасти было хорошо. Значит, порез открытый и всю заразу вымывает. Но вот то, что кровь стала проникать в боти­нок, было совсем некстати.

Ник еще на палубе, прикинув время, решил рискнуть и, скинув ботинки и брюки, на первый момент носовым платком затянул рану и спустился в каюту. Там он аптеч­ки не нашел. Пришлось подниматься на капитанский мостик. Обзор тут был хорош, но и сам он оказывался как на ладони. -

Он присел, чтобы особенно не маячить, и, поглядывая по сторонам, достал из жестяного ящика отличный набор импортной первой помощи. Тут был и антисептик, и спе­циальный заживляющий крем, и хороший широкий пла­стырь. Был даже тюбик спрея с заморозкой, которая пригодилась для второй ноги: колено саднило и раз­гибалось неохотно.

* * *

Лепчик утомился совершать свои упражнения, зашел по колено в воду и, скинув кимоно, поплескал на свое дородное тело, привизгивая, когда вода касалась белой нежной кожи.

Потом он вышел на берег, вытерся, достал сигареты, которые были завернуты в полотенце и с удовольствием закурил. Вечер выдался тихий, спокойный, без нервотреп­ки. Надо было еще позвонить этим лидерам, чтобы не­взначай к ментам не загремели, но времени навалом, как раз пока будут птицу готовить, он позвонит. А на вечерок можно девушек выписать, повеселиться... Жаль, Дикого взяли. С ним весело было...

А ведь точно, стучит кто-то. Только вот кто? Конечно, по-мелочи, по-крупному к Близнецам никто подобраться не смеет. Только Железяка, волчище голодный, ходит . кругами, то там куснет, то здесь щипнет... И не покупает­ся, гад. Ну да ладно...

В этот приятный летний вечер Лепчик даже к Железя­ке относился спокойно, с некоторым умилением. Отчасти даже нежно. Сам он уже был выше той ватерлинии, за которую Железяка мог забраться, а мелочевку, которую тот оприходывал в места заключения, было совершенно не жалко: на то и щука в пруду, чтоб карась не дремал.

Иначе совсем расслабятся, оборзеют. А народец только в страхе хорош, а осмелевший — так и ждет, как бы горло кому перегрызть.

Ну, стукача-то рано или поздно вычислим, не жилец он. И на время Железяке лапищи его загребущие укоро­тим, а там видно будет. Не так шваль эту уголовную жалко, как денег: товар задерживали менты, убытки от их набегов возникали. А Близнецы убытков не признавали: потеряв тут, там начинали драть в три шкуры, коммер­ция не выдерживала, лопалась... Пока еще дурачков «на новенького» хватало, но уже и потока того, как несколько лет назад не было. Раньше-то что ни человек, то коопе­ратор, только и стриги его, родимого. А он только урчит от удовольствия.

— Теперь тоскливее стало, урчать перестали. Мзду соби­раем, словно по сусекам скребем. Настоящие-то денежки куда-то наверх скакнули, туда, где нефть, газ, трубы, наркотики и оружие. А тут в городе ни нефти, ни труб... Наркотиков мало, оружие сами покупаем и пикнуть не смеем... К центру надо поближе... В Москву...

Так, неторопливо размышляя о перспективах, Лепчик докурил сигарету, решил, что на следующей же встрече с Близнецами поставит вопрос о расширении, помечтал немного о том, что хорошо было бы возглавить бюро в столице, навести там шороху среди москалей, от долла­ров позеленевших, и пошел к яхте.

Щелчком отправив окурок в сторону реки,— не доле­тел, стукнулся о ветки, закувыркался, пал на берег,— Лепчик вышел к пирсу:

— Конь! Бутерброды готовы?

Конь, однако не отозвался. И вообще стояла вокруг совершенно идиллическая тишина. Даже те трое, что готовили в беседке ужин, как-то примолкли, не матери­лись, сидели смирно.

Но что самое удивительное, на борту яхты в падама-санне, прикрыв глаза, сидел какой-то щупленький и пло­хо одетый молодой человек. Руки его привольно лежали кистями на коленях, большой и средний пальцы соединя­лись в колечко, вывернутые ступни в спортивных ботин­ках, покоились на коленях.

Лепчик просто остолбенел. Парня этого он в глаза никогда не видел. Но даже если это новенький и прислали его Близнецы, все равно по иерархии,он должен к Лепчику с поклонцем подходить, уважение всячески демонст:рировать.

Но парень сидел совершенно безмятежно, на Лепчика внимания не обращал и у того отчего-то пересохло в горле:

— Ты кто? — сглотнув вдруг набежавшую, какую-то сухую слюну, хрипло спросил он.

— А ты? — спросил парень.

— Я Лепчик,— сказал Лепчик и сам подивился своему безропотному ответу.

— А я смерть твоя,—просто ответил парень, не ме­няя позы.— Сразимся?

Тут он открыл полностью глаза, оказавшиеся какой-то нездешней ясности и прозрачности, и в упор поглядел на толстяка. От этого взгляда у Лепчика внутри все похолодело:

— Ты чей? Ты откуда? — залепетал он и посмотрел наверх, в беседку, где вальяжно расселись его телохрани­тели.