Ник вышел обратно в комнату, где распотрошил бу­мажный сверток с блеклыми надписями «УНИВЕРМАГ» и достал оттуда заблаговременно приобретенное русское белье и носки.

Сначала он поддался брезгливости и попытался на­деть белье ни до чего не дотрагиваясь: повсюду мерещились ему тараканы или, хуже того, вши.

Вшей Ник ненавидел. Даже в Афганистане, где они были практически у всех, он безжалостно от них избав­лялся, вместо дезодоранта брызгаясь раз в неделю «Дихлофосом». Тараканов тоже терпеть не мог. Пауков не выносил. К мухам испытывал брезгливость.

Как-то раз даже в энциклопедии вычитал, что страхи эти называют­ся ксенофобией — ужасом перед инородным.

Но какое же это инородное? Ник, славно проснув­шись, посмотрел на себя со стороны: чистенький амери­канец не желает загрязнить себя, собираясь немного по­копаться в здешней грязи, чуточку эту грязь почистить, но остаться в стороне от вшей, тараканов и мух, потому что они такие неприятные.

«Только без Достоевского,— одернул себя Ник.— Вре­мени мало».

Ник спокойно сел на диван, натянул на себя белье, которое при ближайшем рассмотрении оказалось бель­гийским, и стал надевать вчерашние шмотки.

Заложил ли его хозяин кафе? От ответа на этот вопрос должно зависеть его поведение. Если все чисто, то особенно дергаться пока не следует. Но даже если его и ждут, беспокоиться нечего. Он еще очень далеко, не считается опасным, не примелькался.

Как в детской игре «горячо-холодно», Ник пока нахо­дился в «холодной» зоне, а значит — практически безо­пасной. Ситуация изменится, когда станет, «горячо». Вот тогда от него потребуется вся его изобретательность и хитрость. Ну, до этого еще много, времени. Может, целые сутки. А может, если не повезет, и все двое. Хоро­шо, что дата вылета фиксирована: игра пойдет не

посте­пенно, а этаким «блицем». Причем противник еще не знает, что с ним играют блиц—пока раскачается, пока приготовится, пока поймет, что к чему...

«Все преимущества пока на моей стороне,— с удо­вольствием отметил Ник:—А раз так, то вперед, красно­армеец, пора знакомиться с материальной частью.»

— Ну, жди меня,— велел он квартире и та обреченно согласилась.

На всякий случай, Ник оставил в ванной гореть свет, взял ключи от машины и вышел из квартиры. Из замка ключ вынимался, только если его немного повернуть. Чисто машинально Ник это отметил и, вынув ключ, поправил головку, чтобы стояла строго вертикально. В подъезде никого не было и он спокойно спустился во двор.

«Запорожец» изнутри он никогда не видел. И радости от знакомства не испытал.

На руле залихватскими ушами торчали никелирован­ные ручки, убогость приборной доски поражала. Кресло практически не двигалось. Мало того, в машине не было пристяжного ремня.

Это Ника удивило больше всего. За езду без ремня в Америке запросто могли наложить такой штраф, что в эту сумму укладывалось пять таких машин. А то и ли­шить прав, что вообще близко к краху всей жизни.

Однако, поколебавшись, Ник решил, что раз ремня нет, можно и не пристегиваться. Все равно он без доку­ментов, так что в случае чего неприятностей не избежать! Только эти неприятности самые скромные по сравнению с остальными.

Он вставил ключ в замок и, с замеранием сердца, включил стартер. Тот весело застрекотал, но мотор так и не завелся.

«Ничего,— подумал Ник.— Это бывает. Надо просто чуточку подождать и попробовать снова.»

Он закурил и взглянул на часы. Была половина второ­го. Полчала на дорогу, но надо еще поездить, привык­нуть к движению, научиться пользоваться ручными педа­лями... И не опоздать к четырем.

— Ну, давай, родной,— вслух попросил он машину.— Я потом тебя подрегулирую, а сейчас не томи. Поехали, а?

Он дернул стартер, и машина, словно откликнувшись на просьбу, завелась.

Нику сразу заложило уши, и в нос ударил явственный запах бензина. На машине, в салоне которой пахнет бензином, ездить нельзя, она может загореться.

Но если надо, то можно и на такой машине.

Ник медленно выжал рукой сцепление, поддал газу и «Запорожец» на удивление легко тронулся с места. Тут надо было держать ухо востро: крутить руль, пока жмешь на газ, не так-то просто так что за удачное начало можно было считать невстречу с липой, что росла на тротуаре.

— Липу мы не тронем,— уговаривал Ник машину.— Зачем нам липа? Тем более в цвету. Пусть растет...

Не выказывая особой прыти и путаясь в скоростях, машина вырулила на улицу и потрусила по направлению к центру.

Ник подивился обыденности происходящего. Вот так, без всякого пафоса, просто, он едет убивать людей. «На войну», как выразился Паша. Мстить за своего друга и его близких.

«Это даже хорошо, что без пафоса,—решил Ник.-— Пафос оставим на потом. Вот выпьем в конце с Пашкой, тогда и скажем высокие слова. Если, конечно, язык повер­нется. А сейчас надо поспокойнее, как на работу».

* * *

Перед тем, как ехать к «трубе», Нику непременно надо было поспеть к вещевому рынку Тот, впрочем, находился по дороге, и Ник еще с утра внимательно изучил карту города, 

Ему надо было двигаться таким образом, чтобы и не спешить особенно, и нигде не задерживаться.

Неторопливо стрекоча, Ник двигался в потоке машин, удивляясь, как это они умудряются при полном отсутст­вии разметки все вместе сразу не стукнуться, тем более, что и ехали все кучей, как попало, словно стая ласточек.

Сам он, пару раз увернувшись от шалых грузовиков, решил быть понаглее и тоже начал шнырять из ряда в ряд, заодно выясняя, какая у «Запорожца» предельная скорость.

Она оказалась невелика. Максимум, который можно было выжать на прямом участке, оказался равен восьми­десяти километрам. Но на восьмидесяти километрах ехать было страшно: машина дрожала всем своим метал­лическим телом, руль под руками знобило, при торможе­нии сильно вело влево. Кроме того, от тряски с полу стала подниматься вековая пыль, а окошко со стороны водителя то ли заклинило, то ли была какая-то особая хитрость в его открывании, словом, не поддавалось даже на уговоры. Пришлось открутить то, что со стороны пассажира, но легче не стало. В него несло гарью от соседних машин, и грохот в салоне стал такой, что Ник перестал слышать собственный голос.

Скорость пришлось снизить.

«Поправим»,— решил про себя Ник.

* * *

Он припарковался у рынка, который помнил мирным, с картошкой и огурцами, весами-уточками, металличе­скими гирями, бабами из села...

Теперь рынок показался ему просто устрашающим. . На небольшом пятачке гужевался народ с тележками, сумками, пакетами. Все прилавки были завешены сверху донизу совершенно фантастическим барахлом, едой с иностранными этикетками, сигаретами, обувью. На земле сидели дядьки, выложив перед собой на тряпочку какую-то почерневшую от времени сантехнику, шайбочки, тройники, патроны для ламп и сами лампы. Один пискляво выкрикивал:

— Сгоревшие лампы, сгоревшие лампы...

Как ни поджимало Ника время, он наклонился к му­жику, перед которым высилась горка из обычых лам­почек— и все они действительно были сгоревшие.

— Мужик,— недоуменно спросил Ник.— А на фиг они нужны? Они же и правда горелые.

— В том-то и смысл, касатик. Ты на работу хо­дишь?— ответил вопросом на вопрос мужик, хитро блеснув

пьяноватым наглым взглядом.

— Ну,— неуверенно ответил Ник.

— Вот купи у меня пару ламп. Там целые вывинтишь, эти на место вкрутишь, глядишь и гешефт какой поимеешь.

— Вот это да! — восхитился Ник и двинулся своей дорогой, дивясь прихотливости ума ординарного россия­нина. Ему бы в голову такое не пришло.

Рынок кишел, как муравейник в теплый летний день. Ник продирался сквозь толпу, выискивая то, что ему было нужно. Он был уверен, что найдет.

Наконец он попал в ряд, где не было цыганят, попро­шаек, каких-то подростков и бесконечных баб с сумками через плечо. Тут продавались вещи подороже. Китайцы торговали аппаратурой, рядом кто-то выкладывал на прилавок вполне приличную на первый взгляд одежду.