— Уж не пропил! В шкафу возьми. А то разбросал тут, понимаешь, шмотки свои по всей комнате, а калеке за ним прибирать. Хавку мне заграничную таскает! Тоже, благодетель! Посуду бы лучше помыл.

— Помою я тебе посуду, не ной... Ник начал переодеваться.

— Это я-то ною? Как дал бы, чтоб мало не показа­лось...

Разговор принимал какие-то ненужные чудные формы и все труднее было вырулить с этого тона на то, что Пашу действительно интересовало.

Ник переоделся и вновь превратился в заграничного франта, чем вновь Пашу рассердил. Он уже собирался опять завестись с привычными обвинениями, но тут Ник сел на табуретку, закурил и сказал, глядя куда-то в бок:

— Паш, а тебе есть куда из города скрыться? Ну, хоть до конца недели?

— Давай-ка, рассказывай все,— Паша развернул крес­ло и, вытряся из пачки папиросу, тоже присмолил ее.— А потом и обо мне побеседуем.

* * *

Пока Ник рассказывал, впрочем, довольно коротко, опуская как незначительные события, так и лирические переживания героя, Паша сидел молча и не переставая курил. Так что к концу недолгого рассказа в комнате сделалось сизо от едкого беломорного дыма.

— Вот так-то,— закончил Ник, встал и открыл окно. Из темноты пахнуло свежестью и каким-то неуловимым запахом, что-то настойчиво напоминавшем Нику, но что, тот вспомнить так и не смог.

— И что,—с сомнением спросил Паша.— Ты дума­ешь, он тебя не заложит?

— Не,—легко отмел подобное предположение Ник.— Куда ему? Ты знаешь, ведь такие толстозадые, они очень осторожные. От природы. Он же за себя теперь дрожать станет, какой ему смысл меня светить, если он таким образом так сам себя заложит, что мало не покажется.

— А если его прижмут?

— Ну, если прижмут, тогда, конечно, расколется. Все выложит. Только что выложит-то? Что друг Серегин лютует, афганец тоже.

— Поэтому мне и надо свинчивать? Ты в своем уме-то? Кто меня, безногого, с тобой спутает?

— Так к тебе за мной придут,— просто ответил Ник.— Ты же тоже афганец, значит, меня знаешь. И на­чнут они на твоем же станке пальцы тебе выламывать, глаза сигаретами выжигать... Ну, и так далее.

— Хер я им чего скажу. Пусть бы только пришли ко мне сами,— мечтательно завел к потолку глаза Паша.— Уж парочку бы придушил, как пить дать. Гоняться за ними не могу, а вот если они сами ко мне, так это с превеликим удовольствием!

— Дурак ты, Паша,—Ник отошел от окна и снова сел на табуретку.— Слушай, а что это на улице за запах такой?

— Какой еще запах?

— Ну, приятный какой-то,— Ник неопределенно по­шевелил пальцами.

— Липа, наверное, зацвела,;—предположил Паша. Возникла небольшая пауза. Оба словно удивились тому, что вот сейчас может цвести липа.

 — Вычислят они тебя,— наконец заявил Паша.—-И убьют.

— Да как же им меня вычислить-то? Они же не аме­риканского гражданина искать будут! Они же станут всех афганцев города щупать, искать худенького такого, в ку­рточке с эмблемкой.

— А менты?

— И менты. Они что, ясновидящие? Да я для них кто угодно, хоть вор в законе, только не иностранец.

Паша задумчиво рассматривал этого холеного мод­ного парня, в котором действительно трудно было пред­положить знание русского языка, настолько нездешним было в нем все, вплоть до манеры держать сигарету.

— Ну, и что же ты теперь делать будешь? —наконец спросил он. 

— Это уж мое дело — неожиданно резко ответил Ник —Не лезь. 

— Вот тоже новость! — возмутился: Паша.—Не лезь! А я хочу лезть!

— Да не ори! Ты сам подумай, братан, ну куда тебе такому? Тебе из города валить надо. И побыстрее. Скажи лучше, есть куда?

Паша помолчал, как бы переваривая услышанное, затем упавшим, смирившимся голосом, произнес;

— Вообще-то есть. У нас в пригороде профилакторий для афганцев сделали. Ну, путевку возьму хоть с завтрашнего дня, это не проблема. А ты-то, ты что делать тут будешь?

— Оставь мне ключи от квартиры,—не отвечая на вопрос продолжал Ник.— Шмотками я твоими попользуюсь. Жаль, машину взять негде...

— А есть у меня машина,—чуть повеселев, сообщил Паша.— Только она с ручным управлением, тут привыкнуть надо. Перед подъездом стоит, видел?

Ник попытался припомнить, но по его мнению, никакой машины перед подъездом не было:

— Как-то внимания не обращал,—осторожно ответил он.— А какая машина-то?

— «Запорожец». Красненький.

И тут Ник вспомнил, что, действительно, какая-то рухлядь под окнами стояла, только он никак не мог проассоциировать ее с самим словом «машина». Он еще, помнится, подивился, что жестянка не на свалке. Он ее и за автомобиль не посчитал, поскольку не предполагал что та своим ходом может двигаться.

— Господи! Ты это машиной называешь? — искренно удивился он.

— А ты чего ждал? —немедленно ощетинился Паша.— Шевроле с откидным верхом? Так я пока банки не граблю. Другой бы спасибо сказал, а этот нос воротит!

 — Вообще-то, шевроле с откидным верхом не выпускают... Да ладно, не кипятись, спасибо. На шевроле бы меня быстрее заметили, а на такой никто и внимания не обратит. Объяснишь потом, как с ней управляться.

— А ты, значит, один на войну? Ох, американец,, боязно мне за тебя... Ведь эти подонки, они же не дети. И среди них афганцы есть, им-то выучки не занимать...

— Ну да мне-то тоже особенно прибедняться смысла нет. Тебе Серега не рассказывал? Мы с ним в девятой .спецроте служили...

— Нет, он вообще о войне не говорил. По пьянке только, да и то все больше о вашей дружбе. Только девятая спецрота, боюсь, тебе мало поможет. Вот если бы годика три в каком-нибудь девятом бараке в спец­зоне...

— Ну что-то похожее тоже было. Ладно,— Ник встал, вынув из кармана кошелек.— Вот тут тебе за ма­шину, квартиру, вообще за беспокойство...

Уже говоря, Ник понимал, что морозит глупость. И действительно Паша горестно посмотрел на то, что осталось у него от ног: 

— Ты себе представить не можешь, как же это хрено­во, быть безногим! Такая простая вещь — подсрачник американской контре! А и то не дашь. Обидно, понима­ешь, нет?

* * *

Когда последняя девушка со скандалом покидала двухкомнатную квартиру Железяки, в которой ей так и не удалось навести даже некоего подобия уюта, она, ничуть не смущаясь соседей, вопила во весь голос, что Железяка сам бандит и пострашнее уличных, потому что от тех можно дома спрятаться, а тут персонифицированный уголовный мир в любое время может явиться прямо в спальню и там задрыхнуть, да еще с циничным храпом, без всякого уважения к женщине.

Что она предполагала жить с человеком, у которого, кроме звания и кликухи, есть еще имя. Но вот спустя месяц она тоже привыкла называть его Железякой и чувствует себя просто содержательницей притона.

Что к ней в гости боятся ходить подруги с тех пор, как одна из них, случайно заглянув в холодильник, обнаружи­ла на средней прлке между сметаной и яйцами пистолет.

Что зарплата у него маленькая.

В рестораны он ее не водит.

Уходит рано, а приходит поздно.

В гости к нему заходят личности, которые потом снятся ей в кошмарах.

Курит безобразные сигареты, от которых у нее скоро будет астма, астма!..

Девушка отчего-то испытывала страсть к мужским перчаткам. Скорее всего, размышлял Железяка, в этом был глубоко спрятанный Фрейд. Тем более, что сам он к перчаткам относился холодно и никогда, даже в стужу не носил, предпочитая уютную теплоту карманов, в кото­рых, кстати, отлично помещался табельный «Макаров».

Девушка же с завидным упрямством покупала и дари­ла ему перчатки, которые Железяка, не привыкнув но­сить, с тем же завидным упрямством на второй день терял. Причем, как на зло не сразу пару, а по одной. Еще пару дней он мог продержаться с половиной пары, наде­вая единственную при выходе из дома и предполагая, что вторая как-то сама собой подразумевается. Но потом терялась и оставшаяся.

После небольшого скандала Железяка снова получал в подарок пару перчаток и даже в какой-то момент начал подозревать любовницу в том, что кто-то из ее знакомых по случаю подмахнул где-то партию, а теперь раздарива­ет. Впрочем, в оперативных сводках про перчатки не было ни слова, и Железяка стал относить эту странную страсть к перчаткам к прихотливым формам милого, тихого и безопасного для окружающих сумасшествия.