И вдруг упал в кресло, запрокинул голову, закрыл глаза. Тонкий, заострившийся нос страшно торчал на желтом исхудалом лице.

Айвазовский кинулся к Гоголю, схватил его руки, худые, как лед холодные.

— Николай Васильевич, всем святым вас заклинаю, поберегите себя! Что вы с собой делаете?! Я буду спорить с вами, обращаясь к Евангелию, которое вы так чтите. Вспомните: «И бысть брак в Кане Галилейской и Иисус бе там…» Христос вовсе не требовал, чтобы люди истязали себя постами, отказывались от радостей жизни. Он любил простые радости, любил детей, которые постоянно окружали его. Он пришел на свадьбу в бедную семью в Кане Галилейской и вместе со всеми веселился, вкушал вино и свадебные яства. Он не считал обязательными посты, говоря, что грех не та пища, которую вкушают наши уста, а то, что исходит из наших уст: ложь, клевета, любые человеконенавистнические слова… Вы сами только что сказали, что хотите написать новую книгу. Но для этого физические силы нужны… Молю вас!..

Гоголь открыл глаза, устремил на Айвазовского пристальный, испытующий взгляд. Но в нем уже не было подозрительности, настороженности.

— А ты, Ваня, веришь, что я еще смогу написать книгу?..

— Конечно, верю! Только перестаньте убивать себя постами и мыслями о каких-то своих грехах. Если и были у вас грехи, то трудами своими вы их давно искупили. Поверьте!..

— Ты так думаешь, Ваня? Кое в чем ты, возможно, и прав…

Отблеск прежней гоголевской улыбки озарил худое, изможденное лицо.

Скрипнула дверь, казачок просунул голову:

— К вам, Николай Васильевич, отец Матвей пришли. Уже давно дожидаются. Одного вас желают видеть…

Айвазовский поспешил откланяться. В дверях он столкнулся с плотным, небольшого роста священником в лиловой рясе, окинувшим его внимательным, недружелюбным взглядом.

На другой день он уехал в Петербург. А через две недели пришла весть о смерти Гоголя.

Спустя полтора месяца, в апреле, накануне отъезда в Феодосию, он узнал, что в Баден-Бадене умер Жуковский. Один за другим сошли в могилу два близких человека.

Но самый страшный удар принес ему минувший год уже на своем исходе — весть о кончине любимого учителя Карла Павловича Брюллова, умершего в Риме. С грустью и благодарностью думал Айвазовский о Брюллове, который не только обучал его мастерству художника, но развил его ум, учил понимать характеры человеческие, события, ввел его в круг образованнейших людей России… Навеки скрылось солнце русской живописи…

Долго не мог успокоиться Айвазовский, растревоженный воспоминаниями, вызванными разговором с Литке.

День, на который приходилось солнечное затмение, в Феодосии встречали по-разному: в доме Ивана Константиновича заранее приготовили закопченные стекла. Готовились смотреть затмение и в других просвещенных домах, но были семьи, преимущественно на окраинах города, где предстоящее событие считали небесным знамением, предвещающим всякие беды. Старики и старухи пророчествовали, что в этот день наступит конец света.

— Что ж это будет, Анастасий? Пустое болтают или в самом деле солнцу затмение наступит? Поедем завтра на базар с овощами или нет? — спросил старого грека-огородника Анастасия его давний приятель огородник Александр.

— Какое там пустое? Вчера сам на базаре слышал, старые люди говорили, что, по Священному писанию, на этот год последние времена приходятся, — вмешался в разговор Константин, старший сын Анастасия. — Сказано: солнце затмится и звезды попадают на землю… И будет трясение земли и конец света…

— А я вчера мимо дома Ивана Константиновича вечером проходила, — вмешалась в разговор Анна, жена младшего сына Анастасия, — у него пели и на скрипке играли… Я еще остановилась послушать: слышу, смеются… Если бы что-то страшное ожидалось, не стали бы веселиться…

— Сама слышала, что смеялись? — нахмурил седые кустистые брови старый Анастасий.

— Вот те крест святой! — Анна три раза перекрестилась.

— А я тоже вчера днем видел, как к дому Айвазовского подъехали какие-то господа, веселые такие, и трубу привезли… Я кучера потом спросил, что за труба такая? А он мне сказал, что в эту трубу будут на солнце смотреть. Потом, вижу, вышел на балкон Иван Константинович с гостями и стали они трубу устанавливать. И жена его вышла. Смеялись, веселые были… — подтвердил муж Анны.

— Пойду сейчас к Ивану Константиновичу, сам у него все узнаю! — решил, надевая шапку, Анастасий.

Айвазовский выходил из дому на прогулку, когда к нему подошел огородник.

— Вы уж извините меня, Иван Константинович, — огородник снял шапку, — от вас хотим объяснение получить. Простые люди боятся, что завтра конец свету наступит…

— Что вы, Анастасий Филиппович. Ничего такого быть не может. Вы уж мне поверьте. Сколько раз бывало затмение солнца, а земля и люди от этого ничуть не пострадали, — попытался успокоить старика Айвазовский. — Просто между землей и солнцем будет проходить луна и на короткое время закроет от нас солнце. Вот и все…

— Спасибо, Иван Константинович! Сейчас на базар пойду и всем буду рассказывать… И у нас на Карантине всем ваши слова передам… — обрадованный огородник попрощался и заторопился к базару.

…На балконе дома Айвазовского было много друзей и знакомых. Все толпились вокруг телескопа. Когда началось затмение, Иван Константинович только на короткое время приник к телескопу, а потом покинул гостей, сел в заранее приготовленный ему экипаж и велел кучеру поскорее ехать на Карантин. Солнце было уже заметно ущербленным, когда Иван Константинович подъехал к Карантину. У домика Анастасия стояла толпа, но было так тихо, как будто здесь никого не было. Все напряженно смотрели на солнце, так ясно очерченное среди проплывающих легких, прозрачных облаков. С одной стороны от него как бы была отрезана небольшая краюшка.

— Иван Константинович к нам пожаловал! — громко сказал старый Анастасий, когда экипаж остановился.

— Здравствуйте, добрые люди! — весело поздоровался Айвазовский. — Хочу от вас наблюдать затмение. Мне в Петербурге заказали написать картину о солнечном затмении, так что я теперь у вас при исполнении служебных обязанностей… Кто хочет закопченные стекла? В них очень хорошо видно…

Знакомый приветливый голос как бы стряхнул с толпы охватившее ее оцепенение. Люди зашевелились, заговорили, потянулись к экипажу за стеклами. И снова наступила тишина, но более спокойная, как бы деловая… Время от времени люди оборачивались к экипажу, где сидел внимательно вглядывающийся в город, море, небо художник.

— Вот как смотрит! Запоминает, значит, а потом сядет и картину писать будет, — возбужденно объясняла в толпе Анна.

А художник старался ничего не упустить. Вот уже не диск, а серп плывет в странно темнеющем небе. День все больше гаснет. Тени на земле от деревьев, людей, лошадей, экипажа становятся все бледнее. Плывущий вдали корабль похож на призрак. Знакомый город и пейзаж словно расплываются в этих странных зловещих сумерках. Деревья теряют свою зеленую окраску, становятся пепельными. Лысая Гора как бы лишилась своей объемной плотности. Тревожно переступают с ноги на ногу и фыркают лошади, прядут ушами и оглядываются на успокаивающего их кучера. Какое-то чудовище медленно заглатывает солнце, и с севера надвигается зловещая ночь, непохожая на обычную. Люди незаметно для себя приближаются к экипажу, некоторые жмутся к нему, стараются прикоснуться рукой… Общий вздох облегчения пронесся над толпой, когда стало побеждать солнце. Предметы из призрачных опять становились привычно материальными. Небо, море, земля, деревья стали приобретать свой обычный цвет. На лицах появились счастливые улыбки…

«Солнце!.. В душе каждого человека живет древний солнцепоклонник…» — думал художник, прощаясь с жителями Карантина. Лошади весело мчали экипаж по залитым солнцем улицам Феодосии.

Через несколько дней Айвазовский написал «Затмение солнца в Феодосии». На большом холсте изображен город со стороны Карантина с перспективой на Лысую Гору. Художник передал все особенности освещения и необычный вид родного города в момент затмения, состояние трепещущей в страхе природы и встревоженной человеческой души. В самом воздухе как бы разлита тревога, протест против исчезновения солнца…