Через две минуты Соломон Златкис был на проводе.

Демидов, продолжая у двери держать руку на сердце, прекрасно слышал каждое слово.

– Господин вице-президент, – бодро заговорил Беленький. – Примите мои самые теплые поздравления… Весь Петербург и вся Россия ликует и все в восторге… Про что я говорю? Про то, что ваша достойная дочь Бэлла выходит замуж. Про такое счастье не знают только тараканы. Второй раз выходит? Ну, так это только украшает женщину! Особенно такую молодую и популярную. Нет, у меня есть и другое дело, но тоже важное…

– Был только что у меня Демидов, да, главврач Успенской… Лучше бы сказать «бывший». Теперь я точно знаю – тайный красно-коричневый коммунист. Вы сказали, такие тоже нужны, господин Соломон? Нет, не такие, извините меня! Не могу с вами согласиться, хотя таки очень хочу. У нас здесь они совсем другие, не как в Европе, там они не ядовитые. У нас они тоже не ядовитые?.. Исправлять не надо?.. Не знаю… Превратил больницу в молельный дом, религию развел. Лечить надо клинику и врачей тоже лечить! А как он теперь назвал клинику – вот как интересно: «Могильная клиника». Нет-нет, именно «Могильная», а еще точнее, «Смертельная», если по-русски, не по-церковному… Да-да. И я о том же – самого главврача лечить надо. Вы лично займетесь? Я только рад, и вся медицина наша рада. Очень гуманно! Ждем. Будьте очень здоровы и мать вашу также.

Демидов встал, подошел к Мирре и накрыл своей квадратной, сухой от спирта ладонью ее круглую кошачью лапку.

– Как мне не хочется с вами расставаться, дорогая! – шепотом сказал он.

– Посидели бы еще! – улыбнулась Мирра, не отнимая руки. – И приходите. Просто так – чайку попьем в обед. А лучше вечером.

– Вечером? – удивился Демидов. – Сюда?

– Зачем же сюда? Приходите ко мне домой. Да хоть завтра. Приглашаю вас в гости. Вполне официально. Завтра и приходите. К семи. Или лучше к восьми. Придете? Я буду вас ждать.

– А я буду счастлив, – честно ответил Демидов: уже два года, как он овдовел.

– Ого! – сказал Клюкин и прошуршал направо-налево бородой. – По твоему виду, Полиграфыч, можно подумать, что Барсук за опоздание не высек тебя, а премию выписал.

– Что-то вроде того, – с загадочным видом ответил Мышкин и взялся за местный телефон.

– Хэллоу! – услышал он грудной голос заведующей архивом Потаповой и в который раз для себя отметил, что голос этот исходит из самой большой в клинике груди.

– Вера Сергеевна! Позвольте поцеловать кончики ваших крыльев, как говорил Вольтер людям, которые вас абсолютно недостойны!

– И только-то, Дмитрий Евграфович? – она узнала его сразу. – Не радуете меня, не радуете… Даже разочаровываете.

– Я смертельно боюсь вашего мужа, – признался Мышкин. – Говорят, очень он у вас целеустремленный. Особенно, по отношению к мужчинам, которым вы нравитесь.

– Что да, то да, – вздохнула Потапова то ли с сожалением, то ли с гордостью. – Иной раз не знаю, что с ним делать. Вчера соседу руку сломал.

– Вот видите! – упрекнул Мышкин. – А меня провоцируете. Как я буду выглядеть, если он мне ногу сломает? Нет у меня никаких шансов.

– Да и у соседа не было шансов, – ответила Потапова. – Ему семьдесят два года, представляете?

– Нет, – удивился Мышкин. – В ресторан вас пригласил?

– Какое там! Дождешься нынче от мужиков… Это его самого муж пригласил к нам. Представляете, сидят на кухне, водку трескают, я им – грибков, сосед меня в щечку – совсем по-отечески. Поблагодарил. И так чуть-чуть погладил. Правой рукой. В знак признательности.

– И по какому же месту он вас погладил? – вкрадчиво поинтересовался Мышкин.

– По спине.

– И только-то? Не радуете меня, не радуете, Вера Сергеевна… – вернул словечко Мышкин. – Сплошное разочарование.

– Правду сказать, немного ниже. И что тут такого?

– В самом деле, что такого… – легко согласился Мышкин. – А дальше?

– Пошла в ванную стирать, вдруг слышу вопли. Влетаю – сосед орет, рука у него висит, как тряпка. В двух местах сломана. А мой кричит ему прямо в ухо…

– Зачем же в ухо? – перебил Мышкин.

– Затем, что сосед глухой, как тетерев. Так вот, орет ему в ухо: «Еще дотронешься до Верки – бонус получишь. Третий перелом».

– Вам, наверное, все женщины завидуют! – убежденно заявил Мышкин.

– Завидуют? Ну, как вам сказать… – задумалась Потапова. – А что вы звóните? Чем могу?

– Мне нужны истории болезни всех усопших за последние десять лет. Буду брать ящиками.

Трубка замолчала. Потом удивленный голос Потаповой:

– Что-то не пойму вас, Дмитрий Евграфович.

– Иcтории с летальными исходами по клинике за последнее десятилетие, – медленно, как диктовку, повторил Мышкин.

– Вы были в отпуске? – неожиданно спросила Потапова.

– То есть?

– В отпуск уходили?

– Это я вас что-то не пойму. При чем тут мой отпуск, Вера Сергеевна?

– Были или нет? – упрямо допытывалась Потапова.

– Был, но при чем тут…

– Когда вернулись? – не отступала она.

– Уже не помню. С месяц, наверное. Да, месяц назад. Но при чем тут…

– Значит, вы ничего не знаете. Вообще-то, странно.

– Что я должен знать?

– Всего лишь то, что ровно четырнадцать дней назад я передала в компьютерный центр последний документ нашего архива. Идите к Ладочникову. Он на месте – только что мне звонил. А у меня ничего нет. Даже завалящей справки. В связи с переходом на электронную форму хранения документов, наш отдел ликвидируется. Я уже полы вымыла и через три дня меня здесь не будет.

– И куда же вы?

– На повышение. В коммерцию, – холодно ответила Потапова.

– Вот как! – уважительно отозвался Мышкин. – Значит, вы у нас стали бизнес-вумен. Собственную фирму открыли?

– Незачем. Около моего дома уже есть нужная коммерческая фирма.

– И какая же?

– Мясной магазин.

– Лучше не придумать! – восхитился Мышкин. – Приобрели в собственность? Или акции?

– Я туда кассиром. Обещают на пять тысяч больше, чем здесь.

– Очень жаль! – искренне пожалел Мышкин. – Вот Эсмеральда, а тут еще вы… Лучшие люди уходят. Все равно: дай Бог вам удачи!

Он позвонил в компьютерный центр – прямо начальнику. Сергей Ладочников, начальник и одновременно сам себе подчиненный, не отвечал. Мышкин послушал гудки минут пять, плюнул и бросил трубку.

На двери компьютерного центра висели два объявления: «Надень бахилы! Здесь тебе не операционная!» и второе: «Осторожно: живой Ладочников. Стучать три раза, только без звука».

Машинально Мышкин глянул на свои кроссовки: оказывается, он так и ходил в демидовских бахилах.

Дмитрий Евграфович деликатно поскреб пальцами дверь, потом щелкнул по ней ногтем три раза. Выждав две минуты и представив себе, что бьет пенальти, Мышкин с размаху ударил ногой по филенке. С потолка сыпанула штукатурка. За дверью что-то лязгнуло, и она отворилась.

Ладочников сидел за компьютером. Он повернул голову и поспешно выключил монитор.

– А! Димундий! – закричал Ладочников. И с неодобрением: – Мы знаем, что Македонский был герой, но зачем двери ломать?

Мышкин разглядывал его розовую, как у большинства рыжих, физиономию в крупных веснушках, наползающих чернильными кляксами одна на другую.

– Заперся? Не открываешь, парниша? Увлекся? – ехидно поинтересовался Мышкин. – Кино смотрел, конечно. Или я тебя просто разбудил?

– Это невозможно! – отпарировал Ладочников. – Я никогда не сплю. И кино никогда не смотрю. Все хорошее кино осталось в двадцатом веке.

– И что там такого хорошего?

– В тех фильмах герои не говорят: «Ты в порядке?» и «Надеру тебе задницу!»

– Не спишь, значит… Даже когда взламываешь сайт Сити-банка?

– Когда взламываю – тем более. Ты что же, пришел делать маленький рэкет? Вот вскрою форт Нокс17, тогда и приходи, требуй свою долю.