По плану книга должна была выйти в свет осенью шестьдесят восьмого. К концу июля подготовка ее к печати была завершена. Восьмым августа датирована подпись «в печать»…

Однако в начале того года разразился скандал – мощный общественный резонанс вызвали арест и суд над А. Гинзбургом, Ю. Галансковым, А. Добровольским и В. Лашковой, вошедший в историю общественного движения конца шестидесятых годов как «Процесс четырех», подготовивших и опубликовавших на Западе «Белую книгу» – сборник материалов о проходившем двумя годами раньше суде над Синявским и Даниэлем. В советские «инстанции» посыпалось множество протестных писем, под одним из которых стояла и подпись Домбровского (к слову, подписал в шестьдесят шестом он и письмо в защиту Синявского и Даниэля, но та история уже как бы заглохла). «Пик» этих протестов пришелся как раз на последние месяцы лета, и власть занялась наиболее известными из «подписантов».

Набор «Смуглой леди» был рассыпан. Сохранившийся в издательстве экземпляр беловой корректуры-верстки, так и не добравшийся до типографии, редактор книги Вера Острогорская изъяла втихую оттуда и отдала Домбровскому. Он переплел листы в книжку и водрузил на полку…

К счастью, на отношение издательского начальства к Домбровскому скандал не слишком повлиял. И год спустя, когда утих и этот шум, книжка вышла. Молниеносно была распродана, и, вероятно, позаботься понастойчивей тогда автор о переиздании, оно бы и состоялось. Однако, думаю, Домбровскому было тогда не до Шекспира: он уже глубоко ушел в работу над «Факультетом ненужных вещей», образовавшим в итоге дилогию с «Хранителем древностей». Отвлекался ненадолго, лишь когда заходила речь об очередном переводе книжки – в Болгарии, Латвии, Румынии… Для итальянского издания, которое по неведомым мне причинам не состоялось, написал замечательный вступительный очерк.

В сентябре семидесятого Домбровский получил письмо от своего английского знакомца Эрнеста Симмонса: «…Поразительно, каким образом русский сумел проникнуть в елизаветинский мир с таким пониманием его сложностей и с такой убедительностью показать его пути… Это не совсем тот Шекспир, каким я его себе представляю, но, во всяком случае, это такой образ, в который абсолютно веришь…» Увы, Майкл Глинни, переведший «Хранителя древностей» и взявшийся было за эту книгу, вскоре умер. А с ним – и попытка английского издания. Можно предположить, что мысль об этом издании вызвала к жизни очерк – «РетлендБэконСоутгемптонШекспир», спокойно и убедительно полемизирующий с разнообразными гипотезами об авторстве пьес, сведя их все к неудобопроизносимому заглавию…

Польский переводчик книг Домбровского Игорь Шенфельд (их дружба началась еще в лагере, вместе сидели), переводивший также историческую прозу Окуджавы и друживший с ним, писал Юрию Осиповичу, что «Смуглую леди» Булат называет «гениальным маленьким романом»…

Переиздавалась «Повесть в новеллах» уже через полтора с лишним десятка лет после смерти автора. И ни разу – отдельной книжкой. В частности, в шеститомном собрании сочинений. Приложением к публикациям давались два не вошедших в книгу фрагмента. О причинах, по коим они в канонический текст не вошли, читателям оставалось только гадать.

Чем я, повторюсь, теперь и занялся, узнав, что новелла «Королева» в тексте повести была с самого начала, с середины сороковых годов, и до шестьдесят седьмого, когда книгу, самую долгую книгу Домбровского, писавшуюся – с перерывами – целых двадцать лет, стали готовить к изданию. Памятуя, что повесть, по словам автора, «о рождении «Гамлета» (о черной даме, о сонетах, об Эссексе и Елизавете)», поневоле, мягко говоря, усомнишься, что изъята новелла «по воле автора», куда скорее – по неволе. Ну, хотя бы потому, что без нее, новеллы, фабула жесткого, жестокого до непримиримости конфликта королевы с графом не прочерчена резко, и подготовка Эссекса к мятежу лишь упоминается, почти между прочим. А ведь в нем, в конфликте, – вольно или невольно – участвуют и Шекспир, и «смуглая леди» Мэри Фиттон. Так что вернуть новеллу на место, в самое начало, логично.

Немногим сложнее – с новой новеллой, «Граф Эссекс», где этот же конфликт рисуется в ином ракурсе, со стороны графа. Но так же, как у Елизаветы, нервно-сбивчиво, эмоционально до интонационных срывов, психологически-убедительно. И тема Гамлета в обращенном к Шекспиру хаотично-темпераментном монологе графа то и дело просверкивает, вплетается в него – к месту, к слову...

Новелла с таким заглавием в книге уже есть, предпоследняя. Однако описанное в новой происходит в тот же, первый день заключенных в повесть событий, тогда же – или чуть позже, – когда бушует действо в покоях королевы. И до «вечерней» новеллы «Театр». Содержимое одноименной новеллы, в книгу вошедшей, – середина следующего дня, второго. Остается предположить, что при написании нового текста ему было дано, так сказать, «рабочее» заглавие, которое в книге стало бы иным. Каким – гадать не стоит, «подсказок» нету… Место этой новеллы – между «Королевой» и «Театром». Повторяющееся заглавие? Не менять же, не придумывать за автора.

Первая часть книги, возникавшая некогда, как уже упомянуто, трагедией в прозе, становится драматургически завершенной. В трех действиях, каждое – из двух новелл-«актов»: день первый – вечер-ночь – день второй. С ремарками заглавий…

И тогда стоит обратить внимание на то, что и «Вторая по качеству кровать», и «Королевский рескрипт» состоят из трех глав-действий. И что книга Домбровского о жизни и любви Шекспира – таких, какими они видятся-мыслятся автору, – написана «в трех действиях», охвативших полтора десятилетия. Причем первое из них – как бы темпераментно разыгранное в прозе театральное действо, «театр в театре». По-шекспировски. Ведь если «весь мир – театр», то Globe – театр в театре, и далее – как в «Гамлете» или в «Зимней сказке». Этакий принцип матрёшки…

Я не думаю, что сделано сие осознанно. Иначе, скорее всего, различимы были бы некие «швы». А их нет. Ему так сказалось. Подобное много чаще, чем с прозаиками, случается с поэтами. Но ведь Домбровский и стихи писал драматические, замечательные…

Так видится теперь мне эта книга. И хочу повторить уже сказанное-написанное-напечатанное мною однажды. О презумпции гипотезы. Если выводимая на читательский суд гипотеза не противоречит ни одному из известных фактов и в последовательном изложении ни одного из них не игнорирует, она имеет право на существование, автор ее вполне может ограничиться повествованием – «бремя доказательств» ложится на того, кто примется за опровержение.

Октябрь 2019

Мэри Фиттон – смуглая леди, как ее звали при дворце, – домой вернулась ночью, а в 5 часов утра за нею приехал посланный королевы. У Мэри Фиттон шумело в голове, ее немного подташнивало, но она сейчас же оделась и вышла к посланцу.

Он, молодой, красивый, рослый, в великолепном кафтане, расшитом золотом, ждал ее в гостиной. Когда Фиттон быстро зашла в коцмнату, он занес правую руку и отвесил ей торжественный, но все-таки слегка иронический поклон по модному французскому образцу, то есть ткнул рукой в воздух и трижды притопнул, и Мэри Фиттон сразу же успокоилась – ничего серьезного.