Теперь Алексей больше всего боялся, что их остановят. Его серьезно пугала встреча с бандитами. Если те совершили что-то более серьезное, чем угон автомашины, им могло показаться выгодным указать на него как на водителя, пострадавшего от их рук. Тогда неизбежно возникали вопросы и на них надо было бы отвечать.

Подняв жезл, навстречу машине вышел двинулся милиционер с автоматом, в каске и тяжелом бронежилете. Подошел со стороны водителя. Увидел офицеров, разрешающе махнул рукой:

— Проезжайте.

Когда машина тронулась, майор обернулся к Алексею.

— Чикаемся мы со всякой сволочью. Раз поймали — надо стрелять. Лично я бы только так…

Алексей не ответил.

Ехать домой он не рискнул. Поздно ночью добрался до дома Жанны, поднялся на седьмой этаж. Позвонил. Прошло как ему показалось изрядно времени, прежде чем за дверью раздался заспанный и в то же время встревоженный голос. Мелькнула гадкая мысль: «А что если у неё мужчина?» Стоял, не зная что сказать. Ответил только на повторный вопрос:

— Жанна, это я, Алексей. Открой, если можно.

— Ты пьяный? — задала она неожиданный для него вопрос.

— Нет, — ответил он уверенно, — только голодный.

Щелкнул замок. Зазвенела снимаемая цепочки. Дверь открылась. Жанна сразу заметила — он прихрамывает.

— Что с ногой?

— Мура, — он отмахнулся от вопроса, но тут же поморщился от боли.

— Вот что, Алеша. — Она встала и подошла к нему. — Давай я взгляну, что там у тебя.

— Зачем? — Он отшатнулся от нее, словно испугавшись. — Просто слегка потянул сухожилие. Это пройдет. Само.

— Нет, ты должен мне показать. — В Жанне всколыхнулось упрямство. — Давай условимся: либо ты мне покажешь ногу, либо собирайся и уходи.

— Ультиматум? — Он старался придать вопросу шутливый характер.

— Да. — Ответ прозвучал энергично и зло.

Алексей тяжело вздохнул. По голосу Жанны он понял — её условие совсем не шутка. Она в самом деле злится на его упрямство.

Перспектива уйти отсюда Алексея никак не устраивала. И потому что сильно болела нога, и потому что возвращаться домой без предварительной разведки он опасался: кто знает, не ждут ли его там те, с кем он не хотел больше встречаться.

Алексей подошел к софе, сел, приподнял брючину, приспустил носок и открыл голеностоп, украшенный фиолетовой гематомой.

— Боже, как это тебя угораздило?! Сиди.

Она сходила на кухню, принесла горячую воду, бутылочку йоду, вату. Присела у софы, стала обмывать ногу. Он опустил глаза и под распахнувшимся халатом увидел крепкую красивую грудь. Дышать сразу стало труднее. Он облизал губы, стараясь не выдать своего открытия и чувств, при этом возникших.

— Что с тобой случилось? Расскажешь?

Она не настаивала, но по её тону он понял — только честность укрепит её доверие к нему.

Сбиваясь, перескакивая с пятого на десятое, он рассказал ей о происшедших за последние дни событиях. Жанна сидела у его ног с видом отстраненным, отсутствующим. Он провел пальцем по её руке от запястья до открытого локтя.

— Мне кажется ты меня не слушаешь. О чем ты сейчас думала?

Она улыбнулась.

— О тебе. А ты?

— Разве я могу думать о чем-то ином, когда ты рядом? — И без перехода. — Можно я тебя буду титуловать «Ваша нежность»?

— Можно.

Она сказала это негромко, но как ему показалось чуть грустно. Он взял её за обе руки и притянул к себе. Не требовательно, а скорее испытующе, просяще. После того случая, когда она сказала ему решительное «нет», он уже не хотел рисковать, чтобы не попасть в положение, когда надо признать собственную поспешность.

Он понимал, что у него достаточно сил, позволяющих сломить её сопротивление, но не собирался этого делать. Ему хотелось добиться не собственного торжества, а настоящей взаимности, которая возникает только при совпадении желаний и чувств.

Он потянул её к себе с подчеркнутой осторожностью, но теперь не ощутил ни малейшего сопротивления. Тогда он обеими ладонями взял её за щеки. Они были удивительно нежными и теплыми. Его пальцы коснулись её ушей — маленьких, аккуратных. Он словно слепой вбирал в себя её черты осязанием. Она вдруг счастливо засмеялась и попыталась отстраниться:

— Не надо, так щекотно.

Тогда он коснулся её щеки губами. Она глубоко вздохнула, обхватила его крепкую шею, плотнее прижала к себе и с жаром ответила на его поцелуй…

Они не спали до утра. Ласки перемежались серьезными разговорами, разговоры — ласками. Жанна не могла понять, почему и зачем взрослый уже мужчина, пустился в авантюру, связанную с таким огромным риском. Зачем человеку брать на себя обязанности, которые обществом возложены на огромную систему розыска, подавления и репрессий.

— Леша, донкихотство — это состояние души. Такие люди сами ищут для себя ветряные мельницы… Да, кстати, ты знаешь, что такое дурак?

— Если задаешь такой вопрос, то скорее всего не знаю.

— Дурак тот, кто во всех случаях жизни говорит правду и пытается её отстаивать чего бы то ни стоило.

— Значит, это я.

— Не стану так говорить, но пойми — мораль, о которой так много кричат, несовместима с богатством и властью. В морали нет функциональности. Богатству разрешено все. Мораль — прибежище неимущих. Им твердят: вы бедны, но богаты духом. Тьфу!

— Ты круто загнула, Жанна. Неужели в самом деле так думаешь?

— Причем здесь крутость? Просто я вижу мир совсем не таким, каким он мнился мне в школьные годы, когда в голове бродили романтические идеи добра и нежности. Теперь я считаю, что полезнее для себя видеть и говорить то, что есть в действительности.

— Это не подпадает под твое определение дурости?

— Ни малой степени. Я не стараюсь говорить другим свою правду во всех случаях и тем более не отстаиваю никаких идей.

— Но ты рассуждаешь, и что-то ищешь, если такие мысли приходят тебе в голову. Зачем это делать, если не отстаивать того, что тебе дорого, во что ты веришь?

— Типичная интеллигентская блажь. В конечно счете не нужная, но без неё трудно. Отказывая себе в праве на поиск, человек обедняет и без того унылую пробежку по дистанции между рождением и смертью. Делает свою жизнь серой, нудной и скучной. Тебе никогда не хотелось выскочить из собственной шкуры? Ты не просыпался в холодном поту от мысли, что смерть ходит рядом, а жизнь бессмысленна? Что у неё нет никакой цели? Конечен не только человек, как отдельная личность. Конечен мир. Конечны звезды, к которым мы привыкли с детства. Потому только в поиске нового, в небольших радостях бытия человек забывается, уходит от мысли о бренности своего существования.

— Я над этим не думал.

— Зря, Алеша. Потому что иначе и не поймешь всей тщетности борьбы, которую ты затеял вроде бы из благих побуждений. Государство берет на себя роль борца с пьянством, наркоманией, проституцией, хотя эта борьба глупая, не имеющая смысла, а потому неэффективная. Считается, что пьянство — удел опустившихся низов общества. Но разве это так? Спиваются профессора, писатели, артисты. Ты слыхал, как в свое время Сталин вызвал к себе Александра Фадеева, который тогда руководил союзом писателей СССР и спросил: «Товарищ Фадеев, это правда, что Шолохов сильно пьет?» — «Да что вы, товарищ Сталин!» — Фадеев не собирался капать на коллегу. — «Товарищ Фадеев, — сказал Сталин, — мы не собираемся лишать вас пальмы первенства. Мы просто хотим знать: Шолохов сильно пьет или нет». А Шолохов пил сильно. Почему? Да потому, видимо, что хорошо понимал: точка для всех в яме, которую выкопают могильщики. И все эти разговоры о потустороннем блаженстве — обычная ерунда для самоуспокоения. Обрати внимание — больше других за жизнь цепляются священнослужители. Ко всему в них столько же самолюбования и гордыни, как в армейских генералах. Это ещё поспорить, кто на себя навешивает больше золотых украшений и мишуры… Эти красочные одежды, церковные чины, внутренняя иерархия… Да существуй бог в высоком понимании этого слова, то есть не зловредный старикашка, ведущий учет наших грехов, а творец всего сущего, создатель мира и человека, зачем бы ему были нужны эти лицемерные молитвы верующих, их песнопения?