Однажды вечером — было это весной, когда Сероглазому шел седьмой год — мальчик попал под проливной дождь. Черная туча, похожая на огромного летящего медведя, стремительно закрыла собой всю землю. С рычанием и грохотом, предвкушая скорое наслаждение, небесное чудище навалилось на холмы всей своей тяжестью и пролило первые капли животворной влаги; и тут же ревущие потоки обрушились на распростертую землю, оплодотворяя ее в безумном неистовстве страсти.

Сероглазый бежал по высокой траве, приветствуя восторженными криками великое и грозное таинство природы. Он купался в струях дождя, ловил ртом тяжелые капли и ощущал себя прямым участником этого вселенского акта совокупления земли и неба; он был самой землей, тонущей в объятиях летучего зверя, и самим зверем, скачущим по земле, и он знал, что никто в мире сейчас не запретит ему делать то, чего он так давно хотел, и никто не посмеет бить и калечить его за это преступление.

Внезапно мокрый и счастливый мальчуган увидел, как впереди, совсем недалеко, над рекой, где высокие вязы почти упирались в черное брюхо небесного чудища, летучий медведь хлестнул по земле длинной змеей, сделанной из самого солнца. Раздался ужасный грохот, и Сероглазый вздрогнул и замер, потрясенный таким величием. Он, должно быть, долго стоял в оцепенении, потому что, когда он наконец открыл глаза, дождь уже кончился, а небесный медведь уплывал за горизонт.

Мальчик побрел вперед, выискивая взглядом то место, куда ударила молния. Насколько представлял себе Сероглазый, там должен был находиться вход в чрево матери-земли. Такое, конечно, необходимо увидеть собственными глазами. Но, подойдя ближе, мальчик не нашел ни пещеры, ни ямы; зато там было очень много какого-то незнакомого запаха.

Самый высокий вяз почернел от вершины до основания; он негромко шипел, и из трещин коры струйками поднимались полупрозрачные небесные медвежата. Это их странный резкий запах почувствовал Сероглазый, подходя к дереву. Пока мальчик, вытаращив глаза, рассматривал это чудо, над его головой раздался треск, и большая обугленная ветка упала на землю в двух шагах от Сероглазого. Тот успел вовремя отскочить; вернувшись, он склонился над веткой и заметил в развилке сучков что-то красное. Мальчик хотел понюхать это странное пятнышко, и тут же закашлялся, наглотавшись дыма. Но Сероглазый был слишком любопытен, чтобы уйти, не исследовав все до конца. Он осторожно дунул на красное, чтобы отогнать колючих медвежат, и вскрикнул от неожиданности: от его дуновения пятно стало больше и ярче.

Никогда еще Сероглазому не было так интересно. Приди сейчас целое стадо слонов, мальчик вряд ли бы заметил их. Он дул изо всех сил, и красное чудо на ветке все росло и росло, потом начало потрескивать, и внезапно из его середины поднялась маленькая солнечная змейка. Сероглазый завизжал от восторга, ясно представив себе небесного медведя, спрятавшегося в дереве. Разыгравшись, он попытался поймать огонек рукой.

Резкая внезапная боль испугала его; он отстранился от ветки и сжался в комочек, ожидая, что грозное чудище сейчас выскочит из дерева и растерзает его. Но ничего не случилось. Огонек погас, выпустив маленькую пушистую тучку-медвежонка. Сероглазый вздохнул, сунул за щеку обожженный палец и побрел домой…

Он летел в небе среди туч и поливал землю дождем. Увидев внизу Отца, Сероглазый ужасно загрохотал и проткнул его молнией.

После той памятной холодной зимы у Сероглазого осталось всего два старших брата. Один, Калека, сурово наказанный Отцом за попытку нарушить великий запрет, был вялым, слабосильным и покорным. Его ничто, кроме еды, не волновало, и, как казалось Сероглазому, он никогда не утруждал себя размышлениями. Скорее всего, он вообще не был способен решить что-либо самостоятельно.

Калека был единственным в Семье, в ком Отец не видел для себя никакой угрозы. Конечно, главная опасность заключалась во втором брате. Ему уже исполнилось пятнадцать лет, он был хорошо сложен, крепок и отличался необычайно густой шерстью на груди и ногах. Лохматый не был в свое время искалечен, подобно брату, поскольку обладал большей выдержкой и никогда не осмеливался идти против воли Отца. Лохматый мог и должен был стать главою рода — для этого он обладал достаточной силой и смелостью, но Отец, хоть и состарился, был по-прежнему могуч и ревностно охранял свои привилегии. Он первым выбирал себе куски принесенной еды, сидел всегда в самом сухом и теплом месте пещеры, и уж, конечно, ни разу не подпустил Лохматого к матерям.

Сколько раз видел Сероглазый из своего угла, как Лохматый долго и мучительно теребил своего зверя, заставляя его подниматься и падать снова и снова. Иногда Лохматый, не выдержав, с воем выбегал из пещеры и бродил где-то всю ночь, но утром возвращался и покорно занимал свое место рядом с Отцом. Тогда глаза его больше не горели, в них оставалась одна лишь пустота, и Сероглазому в такие минуты почему-то было страшно встречаться с ним взглядом.

Сам Сероглазый все-таки страдал гораздо меньше, чем брат. Ему казалось, что он нашел верное средство избегать мучений. Когда он не мог больше находиться в пещере вместе с Отцом и женщинами, он попросту уходил оттуда задолго до захода солнца. На воле он быстро успокаивался, занятый поисками чего-нибудь съестного или просто интересного. Возвращаясь к Отцу, Сероглазый уже не чувствовал ни злости, ни уничтожающего бессилия. Голова его была полностью занята увиденным и услышанным. И Сероглазому не приходилось, подобно брату, скитаться где-то по ночам, в темноте, когда духи мертвых всесильны.

Две огненные змейки в развилке дерева качаются, пляшут, пока, наконец, не сливаются в одну — большую и жаркую.

Сероглазый думал, что он и Лохматый похожи, ведь брат, как и он сам, находит утешение, гуляя в одиночестве. Он увидел свою ошибку, когда однажды во время прогулки случайно встретился с братом.

Сероглазый шел вдоль реки, кусты скрывали от него песчаную отмель, слышался только мерный плеск воды. Вдруг чуткие уши мальчика уловили на фоне этого однообразного звука что-то необычное, короткие вздохи и шорох песка. Сероглазый насторожился и выглянул из-за кустов. К своему удивлению, он увидел внизу на песке Лохматого. Тот сидел на корточках, согнув колесом волосатую спину. В кулаке у него была зажата короткая толстая палка, которую он с упорством и страстью втыкал в песок. Видно, Лохматый провел здесь немало времени, так как все вокруг него было вскопано и истыкано…

Лохматый сидит на камне, перед ним мясо. Он пытается дотянуться до него, но никак не может. Ему бы встать и подойти к еде, но Лохматый не встает… Или это не Лохматый, а он сам, Сероглазый, не может оторваться от камня и получить желанное. Руки, ноздри, тело тянутся к мясу, но сидящему никогда до него не добраться.

Сероглазый подошел к брату и тронул его за плечо. Тот резко отскочил и уставился на пришельца. Убедившись, что никакой опасности нет, что потревожил его всего лишь один из детей, Лохматый снова сел на корточки и подобрал брошенную палку. Сероглазый же медленно побрел вдоль берега. Отойдя далеко и уже не видя брата, он продолжал в мыслях представлять себе его лицо с горящими глазами, полными страха, ненависти и тоски. Именно тогда Сероглазый понял, что брат даже в одиночестве не находит покоя, что ему одинаково тягостно и рядом с Отцом, и наедине с самим собой.

В этом отчаянном положении Лохматому оставалось лишь одно: совсем уйти из дома и попытаться стать Отцом новой Семьи, как это делали некоторые братья до него. Такой шаг означал почти верную гибель, но все было лучше того бесконечного отчаяния и мук неутоленной страсти, которые сулила ему сытая жизнь в родной пещере.

И вот наконец настал день, когда Лохматый не вернулся утром домой. Не появился он и к вечеру. Отец, встревоженный отсутствием главного помощника, долго орал на крутом берегу, пугая птиц, но никто так и не пришел на его призывные крики.