– Ха! – сказал Владик. – Ты хочешь, чтобы у каждого было по нескольку талантов? Это, друг мой, чересчур!

– А ты тут чем занимаешься, Влад?

– Всем понемногу, только не сыском. – Кольцов явно не собирался говорить о своей работе, и Андрей это понял. – Так что помочь не могу…

– Спасибо. Ты мне помог…

Андрей вышел из управления, прислонился к чугунной ограде бульварчика, тянувшегося к вокзалу. Полез в карман, достал сигареты, заглянул в пачку, ничего не обнаружил, с ожесточением смял и резко швырнул в урну. Ударившись о ствол липы, комок точно попал туда, куда и положено.

Дождь перестал. Промытое небо отливало густой синевой. Светили оранжевые уличные фонари. Ночь обещала быть прохладной и тихой.

Поправив фуражку, Андрей собирался идти, как кто-то взял его за руку выше локтя. Андрей резко обернулся.

– Извини, старлей…

Рядом стоял кряжистый, крепкий мужчина, метр в плечах, два – ростом. Из-под копны темных волос на Андрея смотрели блестящие глаза, холодную остроту которых нисколько не смягчала радушная улыбка, растягивавшая полные губы.

– Слушаю, – сказал Андрей и резко стряхнул чужую ладонь со своей руки.

– Это ты сейчас был у Кольцова?

– А ты кто такой? – ответил Андрей вопросом, намеренно нажимая на «ты», чтобы показать нежелание вести какие бы то ни было разговоры.

– Я?! – В голосе незнакомца прозвучало искреннее удивление, словно бы артиста Папанова, выходившего с сеанса «Бриллиантовой руки», не узнал восторженный кинозритель. – Я капитан милиции Катрич. Артем Катрич, если угодно.

– Слушаю вас, товарищ капитан, – не принимая предложенного обращения, сказал Андрей.

– Ты к остановке? – поинтересовался Катрич. – Я провожу. Есть разговор.

– Я уже заметил, что у вас тут полно мастеров разговорного жанра, – недовольно буркнул Андрей.

Они медленно двинулись навстречу освежающему ветерку, который благодатной свежей струёй тянул с реки.

– У меня жанр не разговорный, – сказал Катрич, отвечая на реплику. – Я сыскарь. Вот увидел тебя в коридоре и понял – ты Бураков. Так?

– Что дальше? – сухо спросил Андрей.

– Тебе нужна помощь, верно? Ты же за этим приходил в управление?

– Вы что, всем помогаете?

– Просто мне показалось, что мы можем стать союзниками.

– В чем?

– У вас убили отца. У меня – друга. Я подозреваю, что все это работа одних рук. За такое следует отомстить.

– Я ищу не мести, а правосудия.

– Блажен, кто верует, – сказал Катрич и хмыкнул, усмехаясь. – Разве оно есть сегодня? На суд обывателю надеяться не приходится…

– Слово-то какое вы выбрали, – недовольно сказал Андрей. – О-бы-ва-тель…

– Что в этом зазорного? Обыватель – обычный житель, облеченный заботами о доме, семье, заработке. Так вот, таких суд не защищает. Ты сходи в наш районный, старлей. Облупленные стены, слепые окна, протертый линолеум. Среднее между рыгаловкой и вокзалом. А судьи? Сидят и дрожат. Боятся всех. Преступников, которые угрожают расправой, представителей власти. И радуются тем, кто оплачивает нужные приговоры наличными…

– Насколько я знаю, телефонное право отменено.

– Конечно, но телефоны остались. И если звонит судье руководитель демократической администрации и говорит: «Валентин Павлович, ты там повнимательней разберись с этим делом. Пусть тебя не сбивает давление, которое создает пресса. Сам понимаешь, сегодня на демократов готовы свалить все грехи…» – и поверь мне, старлей, что Валентин Павлович уловит в рокоте демократического совета нужные нотки.

– Какой же выход? – спросил Андрей резко.

– Самый простой. Когда рыжих бьют, рыжие должны объединяться. Когда государство перестает защищать своих граждан или защищает их ненадежно, граждане получают право на самозащиту. Именно это я и предлагаю.

– С точки зрения закона звучит сомнительно.

– О каких законах вы говорите, Бураков?

– Вы явно недовольны властью…

– О власти судят не по тому, сколько и каких законов она написала, а по тому, как выполняется в государстве самый малый закон. Было время, Сталин говорил: «Нашим противникам пущено крови на десять процентов меньше, чем предусмотрено планом». И в тот же миг носители власти – члены политбюро, наркомы, секретари обкомов, горкомов, союзов писателей, художников, архитекторов, композиторов – разъезжались по стране проливать недопролитую до нужного процента кровь. И добивались перевыполнения плана. А теперь? Важно план принять, потом хоть трава не расти…

– Выходит, предлагаешь проливать кровь ради выполнения обещаний?

– Тебя смущает наше право давать этой швали отпор? Наказать тех, кто виновен в убийстве твоего отца?

– Найти и передать милиции – это одно, а затевать войну – другое.

– Все, старлей. Вот тебе моя рука – и давай разошлись по-хорошему. Снаружи ты парень ничего, а изнутри, оказалось, так, ни с чем пирог. Прощай!

– Что так сразу? – спросил Андрей удивленно. Неожиданное решение Катрича задело его. Несмотря на остроту, с которой капитан предлагал дело, в его позиции было нечто привлекательное. В самом деле, почему не попытаться сделать то, на что у милиции нет ни сил, ни желания? Во всяком случае стоило поторговаться…

– А то, что твоя неуверенность мне не по душе. Учти, даже если мы с тобой соберем в милиции всю сволочь до единого и передадим правосудию в мешке, долго в нем сидеть никто не будет. То ли побег, то ли зачет примерного поведения, амнистия, наконец, и они снова возьмутся за ножи и автоматы. Меня лично такое не устраивает. Эту сволочь надо просто давить.

– Давить людей мне не по душе, капитан. Пусть в исполнение приговоры приводят те, кому по штату положено.

– Значит, черкес Билю Дударов. Он у нас в кустовой тюрьме исполнитель. Такой мужичок – метр с кепкой и с пистолетом.

– Вот он и пусть исполняет, – согласился Андрей.

– Того, кого к нему приведут, он шлепнет. Но приводят к нему немногих. Теперь приговоры гуманные. Не такие, какой они твоему отцу вынесли. Поверь моему опыту. А мы с тобой свой трибунал образуем. Справедливый и честный.

– И черный, – усмехнулся Андрей.

– Цвет меня не пугает. Все дело в неотразимости возмездия. Кольцов тебе его никогда не обеспечит, будь уверен.

– Вы в контрах?

– Мне с ним делить нечего. Просто он человек не моего вкуса. Ландскнехт по найму. Сильный, умный, беспринципный. Готов служить тому, кто больше даст. Сейчас считает выгодным сидеть в управлении. Сидит. Спокойно, уверенно. Капканы ставит. Знает – начальству нужен. И ждет, когда Джулухидзе рухнет. Тогда займет его место. Короче – верхолаз. Пока на макушку не заберется – не успокоится.

– Раньше за ним такого не замечал, – удивился Андрей.

– Другая была эпоха. Кто высовывался, того пристукивали по кумполу. И осаживали. Теперь кто выше подскочит, тот и выскакивает. Хоть в депутаты, хоть в президенты…

– Лучше объясни, капитан, – спросил Андрей отрешенно, возвращая разговор к вопросу, который его терзал, – почему берешься за это дело?

– Потому, старлей, что я служу. И мне душу рвет, когда бандит ходит по городу хозяином, а честные люди лезут в щели, как тараканы, только бы ему на глаза не попадаться. И потом, я должен найти тех, кто положил Николая Шаврова…

– Кто он?

– Был мой напарник. Капитан. Молоток парень. Свойский, добрый. Верный… Если для друга понадобится, он расшибется в лепешку – сделает. Последний рубль отдаст, рубаху с себя снимет. И сгинул по-дурацки, из-за верности дисциплине…

– Как так? – спросил Андрей.

– А вот так. – Катрич скрипнул зубами. – Я бы законодателей, которые подписали милиции первый выстрел делать в воздух, послал бы на два ночных дежурства в нашу Нахичевань. Там бы они научились свободу любить. Милиционер, если у него подозрения, должен иметь право открыто идти с оружием в руках…

– Что же случилось?

– Трудно сказать точно, но Николай вышел на бандитов. Как честный служака, первый выстрел – в воздух. И сразу получил три пули в живот.