На самом деле даже полный болван мог догадаться, что дела у Доры были плохи. Она оказалась втянута в драматические события, достойные пера ведущего драматурга и новеллиста Артура Шницлера[161], которого называли венским летописцем буржуазного адюльтера, приправленного в ее случае поистине хичкоковским ужасом от того, что в море лжи, которое ее окружало, она одна говорила правду. Действующими лицами этой драмы были члены двух семей; семья Доры, чьи родители не были счастливы в браке, и еще одна супружеская пара, которую Фрейд называет «супругами К.». Семьи были очень близки, но ближе всех были отец Доры и госпожа К. Мать Доры описывается во «Фрагменте…» как женщина скучная и одержимая уборкой[162]. («Целый день, — пишет Фрейд, — она занималась наведением порядка и поддержанием чистоты в квартире»). За шесть лет до появления Доры у Фрейда ее семья переехала в курортный город Б., где проживали супруги К., чтобы отец Доры мог поправить здоровье после перенесенного туберкулеза. Там о нем немало заботилась госпожа К. (по-видимому, мать Доры была слишком занята вытиранием пыли!). Вскоре у них начался роман. И в отличие от матери, Дора обо всем догадалась.

Вскоре после этого у Доры, боготворившей госпожу К. не меньше, чем отца, начались приступы кашля и хрипоты. Спустя несколько лет, когда роман между ее отцом и госпожой К. был все еще в полном разгаре, Дора как-то отправилась на прогулку с господином К., который вдруг стал к ней грубо приставать. Девочка дала ему пощечину и убежала прочь, а после рассказала обо всем своим родителям. Отец Доры вызвал господина К. на разговор, однако тот все отрицал. Хуже того, он выразил сомнение в невинности Доры, заявив, что Дора читает руководства по супружеской жизни, предназначенные для молодоженов, о чем ему поведала жена. Дора просто «перегрелась от такого чтения, — сказал господин К., — и все придумала». Когда отец Доры поверил господину К., а не ей, ощущение, что ее предали, было полным и окончательным: отец, изменявший ее матери, то есть лжец и прелюбодей, «отдал» ее другому лжецу, неудачливому совратителю, в обмен на возможность продолжать отношения с лживой, изменявшей своему мужу госпожой К., которая предала Дору, рассказав мужу, что она тайком читала эти книги, которые дала ей сама госпожа К.! Даже великий Шницлер не смог бы придумать более извращенную фабулу.

После всего, что произошло, симптомы Доры усилились — тогда-то ее и привели в первый раз к Фрейду. Когда же через два года ее состояние усугубилось, ее заставили согласиться на лечение. Отец Доры считал, что причиной ее депрессии был выдуманный ею случай на озере. «Я считаю рассказ Доры о безнравственном предложении этого мужчины просто фантазией, — сообщил он Фрейду. — Попытайтесь теперь вы ее вразумить»[163]. Совершенно очевидно, что он имел в виду своим последним замечанием. Но он плохо знал доктора Фрейда.

Возможно, то же самое можно сказать и про нас с вами, поскольку Фрейд, переосмысливший к этому времени теорию совращения, выдвинутую им тремя годами ранее, и решивший, что его пациенты обычно фантазируют, пишет, что он верит Доре, но не считает, что «гнусное предложение», сделанное на берегу озера, могло так сказаться на ее здоровье. Поэтому он попросил ее копнуть поглубже в прошлое. Возможно, там есть другая травма, которую она просто предпочла забыть и которая перекликается с ее симптомами: судорожным кашлем и болями в груди, с которых все началось,

Он оказался прав в своей догадке. Однажды, когда Доре было четырнадцать лет, она оказалась наедине с господином К. у него в магазине. Дора пришла туда, чтобы увидеть церковную процессию из окна магазина, находившегося на главной городской площади. Девочка думала, что там будет кто-то еще, но господин К. «побудил свою жену остаться дома, отпустил приказчиков и, когда девушка вошла в магазин, был там один». Желая увидеть красочную процессию, Дора все же осталась. Неожиданно, когда они разговаривали о чем-то несущественном, он вдруг притянул Дору к себе и поцеловал. Дора ощутила «сильнейшее отвращение», после чего вырвалась и убежала. Ни Дора, ни господин К. впоследствии ни разу не говорили друг с другом о произошедшем, и Дора тоже никому об этом не сказала. Вскоре после этого ее хронический кашель стал иногда перетекать в афонию — потерю голоса, который часто не возвращался к ней по несколько недель.

Далее в тексте следует интерпретация этих событий — с такими ошеломляющими логическими связками и выводами, что остается лишь восхищаться умением Фрейда высказывать их так авторитетно. Реакция Доры, утверждал он, была типичным случаем «извращения аффекта». Вместо возбуждающих генитальных ощущений, которые испытала бы здоровая девушка в подобных обстоятельствах, Дора почувствовала отвращение, и это говорит о том, что она была психически больна. Поначалу это отвращение было локализовано у нее в области рта[164], но затем перешло на другую часть тела, в чем Фрейд усматривает еще один симптом; «смещение ощущения». Дора говорила, что по-прежнему ощущает чувство сдавливания в груди от тех объятий господина К. Такое же сдавливание она ощущала во время приступов кашля — это обстоятельство также не ускользнуло от внимания Фрейда. Согласно «правилам формирования симптомов», которые уже были ему вполне ясны (и надо ли говорить, что на тот момент они были ясны лишь ему одному!), Фрейд решил прибегнуть к психоаналитической реконструкции встречи Доры с господином К.

Это «отвратительное» ощущение было «устранено из памяти, вытеснено и замещено безобидным ощущением сдавливания грудной клетки».

Глядя на эту интерпретацию, трудно поверить, что человек, который всячески акцентировал роль символов в повседневной жизни, упустил из виду значение афонии, которой страдала Дора. Ведь здесь мы явно имеем дело с девушкой, которая чувствовала, что у нее нет права голоса и возможности распоряжаться своей жизнью. Потребности ее отца и господина К. были важнее ее собственных. Для Фрейда же важнее всего остального был пенис. Поэтому болезнь Доры подается им как пример психического потенциала пениса. Ее симптомы — это физические проявления истерических реакций в ответ на совершенно непатологическую эрекцию господина К. Патологией же, по мнению Фрейда, является возникшее у Доры отвращение к этой эрекции.

Пенис для Фрейда — не просто послание, но и сам посланник. «Тема эрекции, — пишет Фрейд, — позволяет разгадать некоторые интереснейшие истерические симптомы. Внимание, с которым женщины смотрят на очертания мужских гениталий под одеждой, в результате его вытеснения становится во многих случаях причиной… страха пребывания на людях». Однако больше всего Фрейда интересует страх Доры перед пенисом. На самом деле, говорит Фрейд, отвращение к этому органу свидетельствует об отвращении к экскрементам. Ссылаясь на отца церкви, чьего имени он не называет, Фрейд повторяет вслед за ним; «inter urinas et faeces nascimur» («и рождаемся мы меж уриной и фекалиями»)[165]. «Едва ли возможно, — пишет Фрейд, — преувеличить патогенное значение всеобъемлющей связи между сферами сексуального и экскрементного».

Правда, Фрейд не уверен, что Дору пугает любой пенис. Симптомы возникают вследствие конфликта — и порой конфликтуют друг с другом. Интересно, что Дора ненавидит не столько своего соблазнителя господина К., сколько отца, поверившего его словам. Фрейд также видит, что ее кашель усиливается всякий раз, когда она «с убийственной монотонностью» повторяет свои обвинения в адрес отца (порой все это кажется ему таким скучным). Однако он справляется со скукой и подмечает, в какой момент у Доры случаются приступы кашля. Из этой связи Фрейд делает общий вывод: такие симптомы, как [в данном случае] кашель, — это проявление — реализация — сексуальных фантазий. Каких именно? В случае Доры ответ взят из фразы, которой она часто пользовалась, говоря об отце. Госпожу К. влечет к ее отцу лишь потому, говорит Дора Фрейду, что он «ein vermögender Mann» («состоятельный человек»). Для Фрейда же истинный смысл этих слов заключается в том, что за ними кроется нечто противоположное «что ее отец — ein unvermögender Mann» («несостоятельный человек»). И эту фразу можно понимать лишь в сексуальном смысле, а именно что ее отец — импотент.