Чагин"), как звали его отца ("Какой счастливый Александр Есенин!..").
Так - деталь за деталью, штрих за штрихом - и возникает образ поэта во
всей жизненной реальности. Не абстрактный "лирический герой", а конкретный
живой человек. Его видишь: вот он идет, кому-то приветливо машет рукой; вон
он беседует с другом, гладит собаку; приехав в родительский дом, сбрасывает
ботинки, греется у лежанки.
- ...Все они думают так: вот - рифма, вот - образ, и дело в шляпе:
мастер, - говорил Есенин о стихотворцах-ремесленниках. - Черта лысого -
мастер... А ты сумей улыбнуться в стихе, шляпу снять, сесть; вот тогда ты -
мастер!
Сам он умел не только "улыбнуться в стихе...".
В лирике Есенина запечатлены "диалектика души" поэта, его художническое
восприятие многообразия изменяющегося мира. "...Нет ни одного мотива его
стихов, который не был бы мотивом его жизни, - утверждает мемуарист, - и
наоборот, в жизни его не было ничего, что не было бы так или иначе отражено
в его стихах".
Он не преувеличивал, считая свои стихи достовернейшей автобиографией.
Слова он черпал из своего сердца. А сердце его тысячами незримых нитей было
связано со многим из того, что вобрали в себя беспредельно огромные понятия
- жизнь, эпоха...
Он рассказал о времени через себя.
Он рассказал о себе через время.
4
В один из дней 1925 года с Есениным встретился Качалов. "Меня поразила
его молодость, - рассказывал друг поэта. - Когда он молча и, мне показалось,
застенчиво подал мне руку, он выглядел почти мальчиком, ну, юношей лет
двадцати". Есенин начал читать стихи. Качалов видел "прекрасное лицо: спокойное (без гримас, без напряжения, без аффектации, без мертвой
монотонности поэтов), спокойное лицо, но в то же время живое, отражающее все
чувства, которые льются из стихов...".
О том же годе вспоминает писатель Никитин: "Встреча, как всегда,
началась стихами. Я не узнавал темного, мутного лица Сережи, разрывались
слова, падала и уносилась в сторону мысль, и по темному лицу бродила не
белокурая, а подбитая улыбка".
Так пей же, грудь моя,
Весну!
Волнуйся новыми
Стихами! -
вырывается у поэта, когда он чувствует прилив новых сил, когда он - "товарищ
бодрым и веселым".
И безысходная тоска сжимает его сердце в минуты душевного упадка,
подавленного настроения:
В ушах могильный
Стук лопат
С рыданьем дальних
Колоколен.
Но и в такие моменты ему чужда и надрывная слезливость, и мировая
скорбь. "Что случилось? Что со мною сталось?" - спрашивает себя поэт
бесхитростно и откровенно.
И с той же обезоруживающей прямотой, лишенной митинговой крикливости и
наигранного пафоса, он восклицает: "...Так хочется и мне, задрав штаны, бежать за комсомолом".
Новое властно влекло к себе, звало "постигнуть в каждом миге Коммуной
вздыбленную Русь". И поэт откликался на этот зов стихами о Ленине, "Песней о
великом походе", "Анной Снегиной", "Балладой о двадцати шести",
"Стансами"...
От чистого сердца он говорил:
Равнодушен я стал к лачугам,
И очажный огонь мне не мил,
Даже яблонь весеннюю вьюгу
Я за бедность полей разлюбил.
Мне теперь по душе иное...
И в чахоточном свете луны
Через каменное и стальное
Вижу мощь я родной стороны.
Можно было думать, что жизненные позиции поэта определились. Желание
"быть певцом и гражданином... в великих штатах СССР" становилось
реальностью.
Но в действительности все обстояло сложнее. Старые привязанности
оказались более сильными, чем представлялось. От сегодняшнего и завтрашнего
взор поэта обращался ко вчерашнему:
И теперь, когда вот новым светом
И моей коснулась жизнь судьбы,
Все равно остался я поэтом
Золотой бревенчатой избы.
И снова, как бывало прежде, в его душе борются разноречивые
переживания. Искреннее стремление вчувствоваться в новое не в состоянии
одолеть давнишних пристрастий. Рождаются сомнения, неуверенность в своих
силах, подчас приводящие к горькому итогу:
Я человек не новый!
Что скрывать?
Остался в прошлом я одной ногою,
Стремясь догнать стальную рать,
Скольжу и падаю другою.
Все неотступнее ощущение одиночества.
В родном краю поэт, как ему кажется, никому не знаком, а "те, что
помнили, давно забыли". А жизнь идет своим чередом: сельчане "обсуживают
жись", хромой красноармеец "рассказывает важно о Буденном", комсомольцы
"поют агитки Бедного Демьяна"...
Болью и обидой наполняется сердце поэта:
Вот так страна!
Какого ж я рожна
Орал в стихах, что я с народом дружен?
Моя поэзия здесь больше не нужна,
Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен.
Но обижаться не на кого: пришло новое поколение и зазвучали новые
песни. Один из персонажей "Пугачева" - Бурков - восклицал:
...плевать мне на всю вселенную,
Если завтра здесь не будет меня!
Поэт сознает: неизбежен путь в "страну, где тишь и благодать". Круг
драматических переживаний как будто замыкается: впереди - смерть, тление,
небытие. Так что же - "плевать... на всю вселенную"? Нет, перед лицом
неотвратимого чувство и мысль поэта идут по иному руслу:
Вот почему так тянусь я к людям,
Вот почему так люблю людей.
Пусть ему выпала трудная доля, он желает живущим добра и радости:
"Каждый труд благослови, удача!.."
Оставшись наедине с самим собой, он видит, как
...луна, напрягая все силы,
Хочет так, чтобы каждый дрожал
От щемящего слова "милый".
"Чтобы каждый..."!
"Тянусь к людям", "люблю людей" - слова, которые могут служить
эпиграфом к лирике Есенина. В них заключено, быть может, то главное, что
делает его поэзию близкой и дорогой народу.
"Сутемень колдовная счастье мне пророчит" - это было сказано совсем еще
юным поэтом.
"Где мое счастье? Где моя радость?" - в тоске спрашивал он, прошедший
по дорогам жизни и сделавший "много ошибок".
Но как бы ни был трагичен его путь, счастье и радость не обошли поэта.
Он, чью судьбу "вихрь нарядил... в золототканое цветенье", познал счастье
дышать и жить на родной земле, счастье любви ко "всему живому".
И когда, устав от борьбы с самим собой, не сумев разорвать круг
разноречивых чувств, он прощался с близким другом, его слова не были
брюзжанием разочаровавшегося в жизни человека:
В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей.
Не вообще жить не новей, а не новей жить так, как жил он, страдая от
бессилия сбросить груз прошлого и твердо стать на новый путь. Но для тех,
чья душа не испытала мучительного разлада, жизнь нова и прекрасна. И он
напутствует строителей "стальной" России:
Цветите, юные! И здоровейте телом!
У вас иная жизнь, у вас другой напев.
Поэт благословляет новую жизнь, новую юность, судьбу тех, кому
принадлежит будущее. И в этом - исторический оптимизм есенинской поэзии.
Общий тон его стихов нельзя назвать радостным.
- А вы думаете, что единственное жизнеутверждающее чувство есть
радость? - говорил Максим Горький Владимиру Луговскому. - Жизнеутверждающих
чувств много: горе и преодоление горя, страдание и преодоление страдания,
преодоление трагедии, преодоление смерти.
"Страдание и преодоление страдания" - движение не этого ли чувства
