Я спросил сегодня у менялы,
Что дает за полтумана по рублю:
Как сказать мне для прекрасной Лалы
По-персидски нежное "люблю"?
Я спросил сегодня у менялы
Легче ветра, тише Ванских струй,
Как назвать мне для прекрасной Лалы
Слово ласковое "поцелуй"?
Нетрудно заметить, что речь поэта, переполненного любовным чувством, в
этих строфах своеобразно окрашена мягким звуком "л". При произношении
наиболее важных в тексте слов: "Лалы", "люблю", "слово ласковое "поцелуй" -
голос как бы опирается на этот звук. Вряд ли можно сомневаться, что все "л"
оказались здесь не случайно. Но в то же время они не выставлены поэтом
напоказ, как, например, в стихотворении К. Бальмонта:
Лебедь уплыл в полумглу,
Вдаль, под луною белея.
Ластятся волны к веслу,
Ластится к влаге лилея.
Слухом невольно ловлю
Лепет зеркального лона:
"Милый! Мой милый! Люблю!" -
Полночь глядит с небосклона.
Музыкальная основа как есенинской, так и бальмонтовской аллитераций, то
есть повторений одних и тех же согласных, - глагол "люблю". Однако при
непосредственном восприятии обоих отрывков мы замечаем, что стихи Есенина
'текут непринужденно, свободно, сами собой. Трепетное чувство поэта
выливается в естественных сочетаниях слов и звуков. Преобладание звука "л"
не замечается, хотя мягкость, в нем заключенная, окрашивает все строки. При
чтении же стихов Бальмонта невольно обращаешь внимание на искусственность их
звучания. Автор сознательно играет звуком, любуется им, нарочитой звукописью
затушевывается лирическая тема.
Все это в конечном счете означает, что Есенин при создании
стихотворения шел от чувства, от мысли. В творческой работе художника
первичным, главным было содержание. Поэта в первую очередь интересовала не
звукопись, не внешняя сторона слова, а его внутреннее, смысловое наполнение,
соответствие слова чувству и мысли. Мы пока мало знаем о психологии
творческого процесса и далеко не все в этом процессе можем объяснить. Но
ясно: каждая строка истинного художника рождается чувством, мыслью, согрета
ими, ими окрылена и, если так можно выразиться, озвучена ими. Именно таковы
стихи Есенина.
Иное у Бальмонта. Его подчас интересует не слово - носитель мысли, а
слово как звуковой узор. Горький сказал о Бальмонте, что он "раб слов, опьяняющих его".
Опыт классиков русской поэзии показывает, что при умелом использовании
звуковых повторов художник может достичь замечательных результатов. Главное
в том, чтобы внешнее звучание слов не закрывало собой их смысл, то есть
чтобы поэт не превращал стихотворение в нарочитую игру звуками. Как и во
всем, здесь должна быть соблюдена мера. Это чувство меры в высокой степени
свойственно Есенину. Звукопись в его стихах - не украшение, а одно из
художественных средств, воплощающих чувства и мысли, тонкие психологические
переходы, смену настроений поэта или лирического персонажа.
В том же стихотворении из "Персидских мотивов" - "Я спросил сегодня у
менялы...", как только заговорил меняла, звуковая окраска изменилась. В речи
поэта - нежность, мягкость. В словах менялы, умудренного опытом жизни,
проявляются "жесткая" интонация, б_о_льшая прямолинейность, категоричность
суждений. Здесь - звуковая твердость, присущая буквам "р", "т", "д": Поцелуй названья не имеет,
Поцелуй не надпись на гробах.
Красной розой поцелуи веют,
Лепестками тая на губах.
От любви не требуют поруки,
С нею знают радость и беду.
"Ты - моя" сказать лишь могут руки,
Что срывали черную чадру.
Последняя строка - высшая смысловая точка в движении речи, интонации
менялы. И она имеет наиболее сильную звуковую окраску слов, что дает большой
художественный эффект, концентрирует эмоциональную атмосферу.
Звуки, не связанные со смыслом стиха, А. Д. Кантемир называл
"бесплодными". Такие звуки чужды стихам Есенина.
Песенность, музыкальность - органическое свойство есенинской
поэтической речи. "Засосал меня песенный плен", признался он однажды. В
"песенный плен" попадает и читатель стихов Есенина. И это плен желанный.
В стихотворении "На Кавказе" Есенин писал об авторе "Горе от ума": И Грибоедов здесь зарыт,
Как наша дань персидской хмари...
Цикл есенинских стихов - дань Персии, стране своеобразной красоты и
великих лириков. Поэтическое свидетельство добрых чувств русского человека к
другим народам.
Читая "Персидские мотивы", вспоминаешь не только певцов Востока, но и
классиков Запада.
Иоганн Вольфганг Гёте. В начальных строках своего "Западно-восточного
дивана" он советовал:
На Восток отправься дальний
Воздух пить патриархальный,
В край вина, любви и песни -
К новой жизни там воскресни.
Так и кажется: Есенин внял совету немецкого поэта и мысленно отправился
туда, где вместе с жизнелюбами Хафизом, Сзади, Хайямом пил "радость жизни
полной мерой", с душевным трепетом слушал голос "дорогой Шаги" - как бы
младшей сестры Зулейки из "Западно-восточного дивана"...
Адам Мицкевич. Его "Крымские сонеты" с образом героя-"пилигрима", смело
идущего навстречу жизненным испытаниям, близки "Персидским мотивам" основным
настроением - тоской по родине. Не случайно Пушкин писал о Мицкевиче в
Крыму: "Свою Литву воспоминал".
Время поставило их в один ряд, вдохновенные творения высокой поэзии -
"Западно-восточный диван", "Крымские сонеты", "Персидские мотивы"...
"КАК ПРЕКРАСНА ЗЕМЛЯ И НА НЕЙ ЧЕЛОВЕК..."
1
Вспоминается лето 1945 года, встающий из руин Минск, дом народного
поэта Белоруссии Якуба Коласа. На застекленной террасе за столом - сам
хозяин. Глубокие задумчивые глаза, обветренное, изборожденное морщинами
лицо. Лицо крестьянина. Рядом с Коласом - Сергей Митрофанович Городецкий:
приехал переводить на русский язык стихи своего давнишнего друга. А мы,
четверо молодых литераторов, здесь в гостях. Разговор - о только что
закончившейся войне, партизанском житье-бытье. И конечно, о литературе, о
поэзии...
В разгар беседы Городецкий вдруг куда-то исчезает. Появляется минут
через двадцать - тридцать. Встает в дверях террасы - подтянутый, красивый,
над высоким лбом грива темных с проседью волос. В руках - большой пестрый
букет.
- Что это за цветок? Знаете?
Вопрос к поэтессе, пришедшей с нами. Та пожимает плечами.
- А этот?
- Может быть, кашка? - следует робкий ответ.
- Нет, это грушанка, - разделяя слова, произносит Городецкий и, уже
обращаясь ко всем нам, добавляет: - Поэт должен знать все цветы своей земли.
Вот Есенин каждую травинку по имени-отчеству называл...
Колас помешивает ложечкой чай и, глядя сквозь стекла террасы, думает о
чем-то своем. Потом говорит, словно продолжая раздумье:
- А однажды "привязались" ко мне такие есенинские строчки:
Весенний вечер. Синий час.
Ну как же не любить мне вас,
Как не любить мне вас, цветы?
Я с вами выпил бы на "ты".
Отодвигает стакан.
- Вот так... Уважительно, нежно... И не только с цветами - со всей
природой... А в "Анне Снегиной" - помните:
Привет тебе, жизни денница!
Встаю, одеваюсь, иду.
Дымком отдает росяница
На яблонях белых в саду.
Я думаю:
Как прекрасна
