В сборнике - стихотворения 1921-1923 годов. Взятые в целом, они -
своеобразная летопись чувств и раздумий поэта в эти годы.
Открывают книгу "Стихи - как вступление к "Москве кабацкой": "Все живое
особой метой...", "Сторона ль ты моя, сторона!", "Мир таинственный, мир мой
древний...", "Не ругайтесь. Такое дело!..". Они как бы вобрали в себя
душевную сумятицу, растерянность, настроения бездорожья после крушения
иллюзий поэта о сказочной Инонии. "Нет любви ни к деревне, ни к городу".
Отсюда - прямая дорога в кабак.
Далее следует раздел "Москва кабацкая". Основу его составляют стихи, написанные за границей: "Да! Теперь решено. Без возврата...", "Снова пьют
здесь, дерутся и плачут. .", "Пой же, пой. На проклятой гитаре...".
Завершается раздел стихотворением "Эта улица мне знакома..." с его мотивом
сожаления об утраченной "нежной дреме", с неизбывной тоской по родительскому
дому...
В последнем разделе - "Любовь хулигана" - стихотворения, написанные
после возвращения из-за границы: "Заметался пожар голубой...", "Ты такая ж
простая, как все..." и другие. "Москва кабацкая" в прошлом: поэту
"разонравилось пить и плясать и терять свою жизнь без оглядки". Любовь к
женщине явилась "как спасенье беспокойного повесы". Пусть немало молодых сил
растрачено попусту, но еще рано горевать. Еще "в сердце снов золотых сума", не погасла надежда снова услышать "песни дождей и черемух", познать
человеческую радость, быть с настоящими людьми. И потому так светла грусть,
струящаяся из каждой строфы заключительного стихотворения книги "Не жалею, не зову, не плачу. ." (1921). В нем - не могильная меланхолия, не угрюмый
пессимизм, а ясная и трезвая дума о движении жизни, благословение бытия.
Именно этого зачастую и не видела критика.
Нет, несправедливо говорить, что в цикле кабацкий угар возводится "в
перл создания", "в апофеоз" (А. Воронский, 1924 год), что в "Москве
кабацкой" "воспеваются алкоголь, чувственность", поэтизируются "гульба, бунтарское своеволие и ухарство" (Л. Шемшелевич, 1957 год), что "отчаяние, безразличие к жизни, попытка забыться в пьяном угаре - основные мотивы этого
цикла" (Е. Наумов, 1971 год).
Верно, два стихотворения ("Снова пьют здесь, дерутся и плачут. ." и
"Пой же, пой. На проклятой гитаре..."), взятые обособленно от других стихов, рассматриваемые вне связи с общей направленностью цикла, далеко не каждому
читателю придутся по душе. Но не ими определяется внутренняя сущность
"Москвы кабацкой".
В том-то и дело, что поэт, оказавшийся в компании "бывших" людей, не
восторгается, не любуется кабацким разгулом, а с болью сознает всю
трагичность своего падения. С отвращением и самоосуждением говорит он о
"пропащей гульбе" в "логове жутком". За его подчеркнутой грубостью и внешней
развязностью скрывается нежная, отзывчивая душа, не нашедшая своего места в
жизни, но любящая жизнь, готовая распахнуться навстречу красивому и
врачующему чувству любви. Не потому ли циничное обращение к подруге по
несчастью завершается искренними словами раскаяния:
Дорогая, я плачу,
Прости... прости.
И вполне понятно признание Есенина, что он внутренне пережил "Москву
кабацкую" и не может отказаться от этих стихов. К этому его обязывает звание
поэта.
Уход от "Москвы кабацкой" был уходом от "горькой отравы", разъедавшей
его душу. И недаром новый цикл стихотворений - "Персидские мотивы" - он
начал словами:
Улеглась моя былая рана -
Пьяный бред не гложет сердце мне.
2
Русский поэт приехал в Персию. Что привело его в чужую страну?
Случайность? Праздное любопытство? Иль наскучил ему "далекий синий край" -
Россия?
Сам он, обращаясь к персиянке, говорит так:
Я сюда приехал не от скуки -
Ты меня, незримая, звала.
И меня твои лебяжьи руки
Обвивали, словно два крыла.
И дальше:
Я давно ищу в судьбе покоя...
Вот что хочет он здесь обрести - покой. Желанный удел "всех, кто в пути
устали". Покой в ласках любимой.
Ему на долю выпала скитальческая судьба. Он знал радости и неудачи,
тревоги и потери. Тщетно искал счастья во многих странах. Теперь - Персия.
Не найдет ли он его в благоуханном крае, "где жила и пела Шахразада"?
Поначалу поэту кажется, что счастье ему наконец-то улыбнулось. Он
влюблен и любим. Но быстротечны сладостные мгновенья. Все сильнее тоскует он
по родимому краю, по "дальней северянке". И все-таки поэт не ропщет на
жизнь. Пусть
Слишком много виделось измены,
Слез и мук, кто ждал их, кто не хочет,
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Но и все ж вовек благословенны
На земле сиреневые ночи.
Нелегко пережил поэт измену возлюбленной, но это было "красивое
страданье". Оно возвысило его душу, открыло ему простую и вечную истину: не
найти счастья на чужбине. Он покидает Персию и возвращается в Россию с
искренней верой, что "жизнь не совсем обманула. Новой напьемся силой". Он
надеется: там, на родине, среди "рязанских раздолий",
Может, и нас отметит
Рок, что течет лавиной,
И на любовь ответит
Песнею соловьиной.
Такова, думается, основная поэтическая мысль есенинских "Персидских
мотивов". Эпиграфом к циклу могли бы стать строки великого Хафиза:
Любимой давней верен будь, привязан будь к отчизне,
Далеких не ищи дорог, - и большего не надо!
3
В "Стансах", написанных почти одновременно с первым стихотворением из
"Персидских мотивов", есть строки:
Дни, как ручьи, бегут
В туманную реку.
Мелькают города,
Как буквы по бумаге.
Недавно был в Москве,
А нынче вот в Баку.
Среди промелькнувших городов Есенин мог бы назвать и Тегеран, и Шираз,
и Хороссан... Города "шафранного края" - Персии...
Нет, физически Есенин там не был, хотя не раз собирался съездить. Нет,
виза на путешествие в Персию ему не выдавалась. Но разве нужна виза для
поэтической мечты? Разве нужно разрешение, чтобы сердце поэта узнало
волнующий романтический сон?
"Над вымыслом слезами обольюсь", - говорил Пушкин. Над тем, чего не
было, но что могло быть. Недаром он замечал, что при изображении
вымышленного художник должен сохранить "правдоподобие чувствований в
предполагаемых обстоятельствах".
И хотя я не был на Босфоре -
Я тебе придумаю о нем, -
признается Есенин в "Персидских мотивах".
Так что же, стихи цикла - плод только фантазии, воображения поэта?
Может быть, на этот раз он отступил от своего правила - писать лишь о том,
что самим прочувствовано, пережито? Нет, и в "Персидских мотивах" Есенин
остается верен себе. Стихотворения цикла имеют свою реальную почву, свою
жизненную основу.
Поездка Есенина в Туркестан весной 1921 года. Первая встреча с Востоком
- лицом к лицу. По воспоминаниям В. Вольпина, Есенин приехал в Ташкент
"радостный, взволнованный, жадно на все глядел, как бы впивая в себя и
пышную туркестанскую природу, необычайно синее небо, утренний вопль ишака,
крик верблюда и весь тот необычайный для европейца вид туземного города с
его узкими улочками и безглазыми домами, с пестрой толпой и пряными
запахами".
